Блокнот из слоновьего навоза, КАЛИСТОВО. Алексей Ивин — ЛитБук
Под солнцем словно нарасев, слоновьим, сыновьим, африканс- ким. Я смотрел как он ест: жадно в первый раз за день, стал вспоминать о С. Великий лес предстает перед читателем и днем, и ночью, и в яркий солнечный день, и когда над ним бушует буря.
Возвратясь оттуда, он донес, что ни одного челнока не нашли, а река в этом месте течет с востока-северо-востока, течение спокойное, ширина до 25 сажен, при значительной глубине. Каждый день после полудня го, го и го ноября люди вознаграждали себя за долговременный пост. Бананы вареные, печеные, банановая каша поглощены в громадном количестве. В три дня каждый съел, я думаю, не меньше ста сорока штук. Выступив из Андикуму го, мы вскоре прошли через Андуту; потом мимо живописной горы, местное название которой Какуа, по неровной местности, усеянной громадными каменными глыбами и скалами, покрытыми и окруженными густою зарослью великолепного папоротника.
Вблизи нашего лагеря, между скал, найден большой склад кукурузы и бананов, принадлежавший, вероятно, пигмеям. Попадись нам эта находка несколькими днями прежде, произошло бы бурное и восторженное на нее нападение; но теперь каждый человек был так нагружен своими личными запасами, что мы прошли мимо пигмейской кладовой совершенно равнодушно.
С другой стороны они все так объелись в Андикуму, что многие страдали желудком и едва могли продолжать путь. С тех пор как мы пошли пигмейскими путями и покинули окрестности Итури, берега которой содержат много мергеля и потому легко впитывают вечно падающие там дожди, почва значительно изменилась: теперь она состояла преимущественно из плотной красной глины, которая задерживала дождевую воду, поэтому во всех углублениях стояли лужи, а вокруг них земля была липкая и скользкая.
Во время полуденного привала колонновожатый прошел несколько сот шагов дальше по лесной тропинке и наткнулся на караван дикарей из северного Андитокэ. Завидев его, туземцы испустили вой удивления, но заметив, что он безоружен, бросились за ним, подняв копья. Однако все мы в лагере расслышали вой и подоспели вовремя на выручку занзибарца. Произошла схватка, двух дикарей ранили, одного убили, всех обратили в бегство и овладели их имуществом.
Оно состояло из железных колец, браслетов, обручей, колотушек из жгутов, свитых из пальмовых волокон и носимых обыкновенно на ногах в виде колец, а также из нескольких местных орудий кузнечного ремесла и, что всего удивительнее, из порядочного количества неразряженных ружейных патронов ремингтоновского образца.
Первою нашею мыслью было, что форт Бодо или очищен, или взят приступом, или же дикари захватили в плен очередных, ходивших дозором. Но пораздумав мы пришли к заключению что эти патроны попали сюда через шайки маньюмов, грабивших селения, а первоначально были нашею же собственностью.
Сегодня мне доложили, что умер Чама-Исса, последний из сомали; однако на полуденном привале я его увидел живым и до крайности обрадовался. Так как он был последний между нами представитель своего племени, мы о нем особенно заботились: он ел с моего стола и двое суданцев за особую плату ухаживали за ним, кормили его и носили в носилках.
До вечера го числа из баналийского отряда мы потеряли тридцать два человека. Я еще в Баналии рассчитывал, что около половины всего их числа не переживут похода. Покуда они плыли на челноках и никакой затраты сил от них не требовалось, они еще могли существовать; но как только пошли сухим путем, так и начали выбывать из каравана.
Истощенные организмы и ослабевшая энергия не устояли против холода. Занзибарцы и мади побросали вьюки куда попало и опрометью бросились к лагерю. Один мади подполз к моей палатке; я зажег у себя свечу, потому что в дождливую пору в лесу и [77] днем также темно, как в других местах бывает по ночам. Услыхав его стоны, я вышел из палатки со свечей и нашел его в грязи, окоченевшего, обнаженного и неспособного двинуться с места.
Когда он увидел огонь, глаза его дико расширились, к он потянулся к свече, стараясь ухватиться рукой за огонь. Его тотчас притащили к костру и положили у огня; потом развели кипятком ложку Либиховского бульона и дали ему выпить, что окончательно привело его в себя.
По дороге, впереди арриергарда, умерло двое мади и один занзибарец ямбуйского гарнизона, который на ходу упал и умер мгновенно, от холодного дождя. На другой день шли только два часа и став лагерем отрядили сорок пять человек отборного народу, чтобы шли вперед и попытались достать мяса для спасения баналийцев и мади, которые совершенно не могли идти дальше. Через сутки разведчики воротились и принесли козу.
Мы ее тотчас зарезали, сварили из нее тридцать галлонов супу и подправив двумя фунтами крупитчатой муки, сделали отличную похлебку для шестидесяти человек. В Индемау многострадальные члены экспедиции опять получили возможность несколько подкрепить свои угасающие силы.
Банановые рощи оказались здесь обширны и обременены плодами, и в особенности фиговыми бананами, которые были совершенно спелы и распространяли чудный аромат. Но если с одной стороны не было возможности приучить этих взрослых ребят думать о завтрашнем дне и экономить свои порции в дороге, то с другой стороны не менее трудно было уговорить их воздержаться от объедения и умерять свои восторги в виду обильных запасов.
В Андикуму столько было отличных припасов, что достало бы накормить целую армию; но голодные люди накинулись на них с такою жадностью, что вместо поправки только разболелись.
Так и тут в Индемау они так наедались, что мы каждое утро только и делали что выслушивали их жалобы на тугое пищеварение и раздавали им рвотное, чтобы сколько-нибудь облегчить страшно натянутые животы. Из Индемау одна тропинка вела к реке Дуи, а другая к Индеперри, большому селению, расположенному в пятнадцати милях на северо-восток от форта Бодо.
Первоначально я думал прямиком идти через лес в травянистую равнину, взяв направление несколько севернее линии на Ипото и форт Бодо, а к Килонга-Лонге [78] послать с пути отдельный отряд, чтобы проучить его хорошенько; но разыскивая переправу через Ихуру, мы принуждены были, по случаю разлива реки, до сих пор идти вдоль ее берега. Но найдя в этой глуши ремингтоновские патроны оказавшиеся в походном багаже партии туземцев и притом довольно далеко от форта Бодо, с тем что мы считали форт Бодо неприступным, а гарнизон его в безопасности с Эмином-пашой на Нианзе, я начал колебаться и соображать, не лучше ли пройти поюжнее, побывать в нашем старом форте и лично убедиться в том, что именно там могло случиться.
Поэтому я послал мистера Бонни и старшину Решида с шестидесятью людьми, строить мост через Дуи. Мистер Бонни, старый Решид и их сподвижники в это время уже доканчивали постройку моста, который делал величайшую честь всем, участвовавшим в его возведении, но главным образом, конечно, мистеру Бонни.
Караван, без малейшей задержки и вполне благополучно проследовал чрез все пять протоков реки Дуи по грубому, но крепкому деревянному мосту, растянувшемуся на протяжении более тридцати сажен.
Перейдя мост я сделал людям перекличку и оказалось, что умерло в походе 34 человека из колонны арриергарда; а из числа шестнадцати наличных больных, четырнадцать занзибарцев также принадлежали к ямбуйскому гарнизону, и были уже в таком состоянии, что не могли прожить дольше нескольких дней. Каждая коза или курица, попавшая в наши руки, отдавалась на их долю, в надежде хоть чем-нибудь спасти этих бедняков.
Мы сами для них стряпали, а мистер Бонни всякий день давал им лекарства. Мы избавили их от ношения тяжестей, кроме впрочем их личных порций провианта; но они настолько были истощены всем, что им пришлось испытать в Ямбуйе и в Баналии, что от малейшего укола или царапины, причиненной какой-нибудь веткой или колючей травой, на коже у них образовались нарывы, язвы и дня через три или четыре болячка была уже в несколько дюймов ширины. Словом, для поправки им нужен был полнейший покой и такой уход, какой немыслим где-либо, исключая наилучших столичных госпиталей.
Короткий переход привел нас в деревню Андиубу, а оттуда через три часа пришли в обширное селение Аддигуха. Мы видели на пути десять пигмейских деревень, но не встретили ни одного пигмея. Лес был густой, подлесок — частый, им было где укрыться. Деревни отделялись одна от другой участками влажной, грязной земли, изборожденной мелкими ручьями. Именно в такой местности мы стали лагерем 4-го декабря, как вдруг между нами очутилась крупная коза и при ней два толстых четырехмесячных козленка: с минуту мы во все глаза смотрели на это почтенное семейство, не веря своему счастию, но потом бросились на них и конечно закололи.
Через полчаса мне сказали, что слуга мистера Бонни, туземец из племени Учу, ранен стрелой, а одного мальчика маньюма пигмеи убили.
Я послал несколько человек в лес, помочь родным схоронить убитого мальчика, но к утру тело его было вытащено людоедами. Послал вестовщиков объявить людям, чтобы набирали провианту на пять дней. Крик их раздавался по всему лагерю. Вскоре натащили горы материала, наготовили деревянных решеток и весь день 5-го числа употребили на заготовку муки. Переправились через шесть широких, илистых потоков, побережья которых состояли из топкой глины ржаво-красного цвета от примеси железа , поросшей густыми побегами ротанга и пальмы рафии.
Около 3 часов пополудни авангард наткнулся на целый табор пигмеев.
Поймали одну старуху, одну девушку, мальчика дет восемнадцати, и захватили нескольких кур и запас бананов. Старуха по-видимому была сильна как лошадь и очень привычна к перетаскиванию на себе порядочного вьюка бананов.
Семейство карликов давало понять, что они очень хорошо знают в лесу все ходы и выходы, но мы заметили, что они имеют поползновение постоянно забирать на северо-восток, что слишком удаляло вас от форта Бодо; а потому мы прикомандировали их к арриергарду, а сами пошли вперед, придерживаясь направления на юго-восток. Когда поставили мою палатку и несколько расчистили широколиственный подлесок, я увидел, что один из молодых носильщиков едва держится на ногах, совсем ослабел.
Я подошел к нему и спросил, что с ним такое? К удивлению. Как, неужели успел съесть весь пятидневный запас? Нет; он бросил его на дороге, потому что пленные карлики уверяли, будто сегодня мы [80] придем в такое удивительное место, где растут самые крупные в свете бананы. Я навел справки и оказалось, что в лагере человек полтораста последовали его примеру, побросали съестные припасы и вот теперь, 8-го числа, им совсем нечего есть. Вечером я собрал старшин на совещание, побранил их за такой непростительный недосмотр и мы решили, что завтра с утра почти все годные в поход, пойдут обратно в Нгуэцу, откуда мы ушли 6-го числа.
Утром 9-го декабря человек двести отправилось за бананами в Нгуэцу, оставив нам около фунтов муки для хворых и для караульщиков в лагере.
Нас осталось человек мужчин, женщин и карликов и большая часть этого персонала была уже в очень плохом состоянии. Я роздал по полчашки муки на человека и послал мистера Бонни с десятью разведчиками посмотреть, далеко ли отсюда река Ихуру. Но что пользы показывать географическую карту людям, которым опять угрожала голодная смерть. Они только и видели, что бесконечное чередование бесчисленных деревьев, трущобу вокруг лагеря, плотный лиственный шатер вместо небес и солнечного света, со всех сторон закутаны лесом, как саваном, и никакой отрадной перспективы впереди.
Но им известно, что Ихуру недалеко от форта Бодо и я надеюсь, что если мистеру Бонни и его людям удастся отыскать реку, это произведет благоприятное впечатление в лагере и хоть несколько обнадежит их. Мистер Бонни таки нашел реку и наметил к ней тропинку, сделав зарубки на деревьях. Чтобы чем-нибудь заняться, я принялся в точности проверять свои наблюдения и наносить на карту поправку тех ошибок, которые открыл вследствие повторительного прохождения по одним в тем же местам.
Окружив себя картами, таблицами, я по уши погрузился в вычисления и не видел как шло время. Однако го числа эта работа кончилась. Весь следующий день я провел в надежде на скорую помощь и насторожив уши прислушивался, не идут ли наши. Население лагеря было в очень жалком виде, но не падало духом. Я открыл ящик с европейскими консервами, вынул одну жестянку с сливочным маслом и другую с сгущенным [81] молоком и положил по столовой ложке того и другого в глиняные горшки, уже наполненные кипятком.
Из этого получилась жиденькая похлебка, с помощью которой можно было еще несколько продлить мучительное существование. На шестой день опять поставили передо мной полукругом горшки, каждый кашевар приносил свою долю кипятку, получал порцию масла и молока и размешав как можно лучше, уносил похлебку своей партии.
Подкрепившись этой теплой пищей, люди разбрелись по лесу за ягодами, собирали красные плоды фринии, иногда попадалась им амома, кисловатая мякоть которой как будто успокаивала сосущую боль пустого желудка. Изредка кто-нибудь находил гриб и очень этому радовался. Но когда человек изо дня в день рыщут по лесу, тщательнейшим образом обыскивая каждый уголок, арена их действий должна с каждым днем значительно расширяться и они все дальше отходят от лагеря.
Поэтому неудивительно, что некоторые бедняки, в погоне за скудным пропитанием, зашли за несколько миль, не заметили в какую сторону идут, а когда захотели вернуться, — не знали куда идти. Таким образом, двое взрослых и Сабури, восьмилетний мальчик, не возвратились в лагерь. Этого мальчика я особенно любил. Он обыкновенно состоял при мне и нес мое ружье и пороховницу. Это был чернокожий херувим, крепкий, сильный, круглый, мудрец в своем роде и такой милый, что я частенько на него оглядывался и любовался им когда караван был на походе и люди растягивались длинной вереницей, а этот крошка бодро шел за мной, не отставая ни шагу.
Так как он был моим оруженосцем и обязан был при малейшем подозрительном шорохе подавать мне ружье, я нередко давал ему лучшие кусочки со своего стола, так что животик у моего Сабури был совсем круглый и все, глядя на него, посмеивались. У него была такая фигура, как будто он носил бочонок под рубашкой.
Но увы! Когда совсем стемнело, я велел маньюмам от времени до времени палить из мушкетов, чтобы подать сигнал пропавшим людям. В 9 часов вечера нам показалось, что мы слышим голос Сабури. Тогда начали трубить сигналы и с одного конца лагеря нам послышался ответный крив.
Затрубили в большой костяной рог и крик почудился нам с противоположной стороны. Тогда люди стали говорить, что это душа Сабури возвещает нам его смерть. Мне представилось как этот малютка наблюдал наступление ночи, как тьма сгустилась вокруг него, лес почернел, а свирепые [82] карлики рыщут кругом; валежник шуршит под ногами диких кабанов, дюжих чимпанзе, леопардов, читы; стада слонов полезли через трущобу, сокрушая хрупкие стволы фринии, а огромные обезьяны залезают на деревья и выстукивают, нет ли где дупла, — словом, мало ли какие ужасы могли ему встретиться, — и я считал своего маленького Сабури погибшим.
То был ужасный день. Под вечер один мальчик умер, а трое у нас пропало. Остальные были в отчаянном положении: иные вовсе не держались на ногах и пробуя встать тотчас падали. Все это так действовало на мои нервы, что я не только душою болел за них, но и во всем теле чувствовал отголоски их страданий, как будто заразился от них. Ночью, лежа в постели, я все думал об отсутствующих и тревожился за них.
Как ни тяжело было предполагать что с ними тоже что-нибудь случилось, — заблудились в лесу, либо перемерли с голоду прежде чем дошли до банановой рощи, — но нельзя было не задумываться над их продолжительным отсутствием и следовало готовиться к худшему, чтобы спасти, по мере возможности, хоть часть экспедиции и как-нибудь доставить известия о нашей судьбе Эмину-паше, а через него и всему цивилизованному миру. Я воображал как мы все тут в лагере перемрем, а паша между тем будет дивиться и соображать, куда мы девались; а мы в этом неизведанном углу дремучего леса сгнием, истлеем, пометки на деревьях зарастут, через год заглохнут и все наши тропинки, и так наша могила и останется тут до скончания веков.
Мне казалось, что именно такая судьба ожидает нас в ближайшем будущем. Почти двести человек пошли за тридцать пять миль за провиантом; хорошо коли из них полтораста дошли до места; остальные, как например мади, лягут на дороге и будут ждать не вернутся ли те, чтобы выпросить у них поесть.
А если с пятьюдесятью лучшими людьми случится какое-нибудь несчастие, что тогда? Иных подстрелят карлики, на остальных нападут толпы крупных туземцев. Они пошли без главного вожака, кто их направит куда следует? Они разбредутся в разные стороны, растеряются и их переколят по одиночке. А мы тем временем остаемся тут и все будем ждать людей, которые не вернутся, не могут вернуться, и сами начнем вымирать, сначала по трое, по шести, по десяти в день, а там десятками, пока наконец ни одного не останется.
Нет, так нельзя. Надо предпринять что-нибудь. На шестой день, как обыкновенно, сварили похлебку, т. Когда я изложил им мои опасения, что фуражиры может быть погибли безвозвратно, они никак не могли этого понять, как будто недовольно делалось каждый день всевозможных глупостей и бесчинств, чтобы всякие несчастия казались правдоподобными.
Случалось же у нас, сплошь да рядом, что люди без спросу отлучались на фуражировку и больше не возвращались, или прыгали пятьдесят человек зараз в глубокую реку, в погоню за антилопой, или бросали в кусты свои съестные припасы, после пятнадцатимесячного опыта странствий по лесам; а бестолковые нападения на защищенные плантации, а беспрестанное натыкание ног на расставленные колышки, а беспечное отношение к царапинам и уколам, дозволяющее им разрастаться в страшные язвы?
А распродажа оружия своим же врагам, тем самым людям, которые стремятся закабалить их всех до единого? И мало ли еще всяких других дурачеств проделывали эти безмозглые люди со дня на день, с недели на неделю! И после этого мне говорят, что не признают возможности несчастных случаев с нашими фуражирами! Да разве триста человек с тремя офицерами не пропадали у нас целых шесть дней в лесу? А вчера разве не пропало из лагеря трое, которые так и не воротились еще?
И разве я не говорил фуражирам, отпуская их в Нгуэцу, что мы все умрем, если они не воротятся на четвертый день. А сегодня уж шестой день как они ушли, и у нас пятьдесят человек уже при смерти, да и остальные немногим лучше.
Мало по малу удалось мне им втолковать, что если мы по какому-нибудь случаю еще три дня останемся в лагере, то по прошествии этих трех дней будем слишком слабы чтобы добывать себе пищу и потому лучше теперь же зарыть в землю вьюки, и самим отправляться в Нгуэцу за провиантом.
Меня затрудняло только вот какое соображение: если мы зароем свое добро, а в лагере останутся человек пятьдесят хворых, ведь они откопают наши вьюки и все перебудоражат, и когда мы возвратимся в лагерь, то застанем все вверх дном. Но тут мистер Бонни выручил меня, предложив, что он сам с десятью годными людьми останется в лагере для поддержания порядка, но с условием чтобы мы оставили ему и людям провианту на десять дней, т.
Провизию на десять дней тринадцати человекам можно было обеспечить, но разумеется в самых скромных размерах: отмеряли по полчашки маисовой муки в день на каждого человека, прибавили к ним по четыре плитки сгущенного [84] молока и всего этого наготовили им на десять дней. Кроме того дали им про запас несколько жестянок масла и сгущенного молока для сдабривания каши. Для остальных, которые не могли или не хотели идти за нами, мы ничего не в состоянии были сделать.
Можно было поддержать на несколько дней существование маленького гарнизона из тринадцати человек, но этим нельзя было спасти жизнь пятидесяти других, настолько изнуренных, что для их поправления понадобилось бы изобилие удобоваримой и питательной банановой муки, которой у нас больше не было.
На утро маленький Сабури пришел в лагерь, как ни в чем не бывало, и совершенно спокойно предстал передо мною. Где же ты пропадал? Да и пошел но ней, полагая что иду к лагерю. Заместо того пришел к большой реке: это должно быть Ихуру. Тут я отыскал в дереве большое дупло, залез в него и переночевал; а утром пошел опять той же дорогой, только обратно, шел, шел, и пришел в лагерь.
Вот и все». Утром го декабря мы сделали общую перекличку. Сади, старшина маньюмов, донес что у него четырнадцать человек совсем не могут двигаться; другой старшина, Киббобора, заявил что из его отряда один только его больной брат не в состоянии идти; у старшины Фунди негодными в поход оказались только его жена и маленький мальчик. Из людей экспедиции кроме того необходимо было оставить в лагере 26 душ. Итого мы покидали х человек, которые могли умереть в случае если мы не достанем им пищи в течении суток.
Сердце мое разрывалось на части, но я веселым тоном рекомендовал им ободриться и терпеливо подождать пока я пойду за пропадавшими, которые там на верное объедаются, а может быть я скоро встречу их по дороге, и в таком случае пошлю бегом сюда, чтобы как можно скорее несли в лагерь провиант. В час пополудни мы тронулись в обратный путь к Нгуэце, которая отстояла от нас, за тридцать пять миль; со мной пошло шестьдесят пять мужчин и мальчиков и двенадцать женщин.
Мы шли до наступления ночи; потом группами или поодиночке бросились на землю и легли спать, тихо, печально, каждый наедине со своими мыслями. Напрасно я старался уснуть: сон «целитель уязвленных сердец» не приходил ко мне. Мысли, воспоминания толпились в [85] смущенном мозгу; в темноте чудились мне образы умирающих людей: страх за близкое будущее окрашивал все порождения моей фантазии в самые мрачные цвета.
Притом я не мог забыть тех еле живых людей, которых неподвижные тела мы оставили лежащими в лагере вдоль дороги, когда выступали сегодня. Неба не было видно и потому я не мог искать утешения в созерцании мерцающих звезд.
Бедные наболевшие сердца окружавших меня спутников могли издавать лишь глухие стенания. Огня мы не зажигали, потому что варить было нечего. И невыразимая тоска сжимала мне сердце. На черном фоне непроглядной тьмы рисовались мне те странные фигуры, которые возникают под влиянием лихорадочного бреда, дразня и пугая одинокого человека и мелькая перед ним го бледно-воздушными, то огненными чертами; а в душном воздухе носился какой-то шелест и шепот, намекавший на темные могилы, на гробовых червей и на вечное забвение; а сатана нашептывал что лучше скорее покончить с жизнью, чем так мучиться неотвязными мыслями.
А ветер повторял в вышине нависших над нами черных древесных шатров: пропал! Эти слова, раздавшиеся в ночи, нашли живой отголосок и в моей душе. Тот, кто дал нам уши, чтобы слышать, ужели не услышит нас? Тот, кто даровал нам зрение, ужели не увидит? И вот, мысли мои принимают другой оборот; я перестаю напряженно вглядываться в темноту и мало по малу припоминаю случаи, когда милость Божия особенно внятно проявлялась мне; одно воспоминание влечет за собою другое, сердце мое размягчается и я повергаю перед престолом Великого Избавителя от бед все наши беды и печали.
Под утро я уснул немного и проснулся только тогда, когда тьма рассеялась и в сероватом сумраке я мог различить неподвижные фигуры спящих товарищей. Идем за бананами, скорее! Сегодня, Бог даст, добудем бананов! Я говорил так, чтобы ободрить мою унылую команду. Через [86] несколько минут все поднялись с жесткого земляного ложа и поплелись вереницей вдоль тропинки, при неясном свете тусклого лесного утра: одни прихрамывали от разболевшихся язв, другие едва тащились из-за одолевавших их нарывов, третьи просто от слабости еле передвигали ноги.
Мы начинали согреваться от ходьбы, как вдруг я расслышал голоса впереди. Малютка Сабури держит мое ружье наготове, внимательно наблюдая за каждым движением моей руки, а я между тем вижу громадную кучу зеленых плодов, возвышающуюся из-за вершин широколиственных фриний, которые заграждают нам один из поворотов тропинки. Больше инстинктом, нежели сознательно, я догадался, что это должны быть наши фуражиры, идущие обратно из Нгуэцы, и в одно мгновение вся толпа моих хворых, изнуренных и стонущих сподвижников позабыла свои печали и страдания и как один человек воскликнула: «Слава Богу!
Стоило взглянуть на передовых людей фуражирского отряда, чтобы догадаться, чем это безголовое стадо занималось все время. В эту минуту, впрочем, мне было не до выговоров: мы поспешили развести огня, усесться вокруг него, напечь некоторое количество плодов, подкрепить ими свои силы и пуститься в обратный путь. Через час мы уже стремились обратно в голодный лагерь, куда пришли в 2 часа 30 минут пополудни и были встречены так, как могут умирающие от голода встретить тех, кто протягивает им руку помощи.
Во весь остальной вечер занзибарцы и маньюмы, суданцы и мади, старые и малые махнули рукой на прошедшие невзгоды, веселились настоящим и клялись, что на будущее время станут запасливее и бережливее. Но я знаю, что это только до первого случая. Вскоре мы открыли, что на плантациях еще недавно кто-то был: по сторонам дороги грудами лежала шелуха от банановых плодов, но мы не могли догадаться, кто этим занимался.
Сначала мы думали, что туземцы воротились [87] на свои старые пепелища; потом, что пигмеи унаследовали наше добро. Подойдя к началу широкой западной аллеи, служившей нам в форте стратегическим пунктом, на повороте в нее мы вдруг увидели караульных занзибарцев, которые не менее нас были изумлены такой внезапной встречей. Дружный залп из ружей огласил тихую окрестность; из форта раздались ответные выстрелы, и вскоре толпа людей, обезумевших от радости, выскочила нам на встречу и впереди всех летел добрейший друг наш доктор Пэрк, который с сияющим лицом объявил, что «в форте Бодо все обстоит благополучно!
Бекетовой Текст воспроизведен по изданию: Генри М. В дебрях Африки. История поисков, освобождения и отступления Эмина Паши, правителя Экватории. Весь день Либрехтс сновал между той и другой партией, расспрашивал, объяснял, доказывал и, наконец, после двенадцатичасовых усилий, добился того, что Биллингтон согласился, получить за сдачу в наем парохода по две с половиною тысячи франков в месяц.
Делал смотр своей экспедиции.
Налицо человек и карабинов; при перекличке не оказалось 57 человек и 38 ремингтоновских ружей. Что касается топоров, серпов, заступов, котелков, копий, то в течение двадцатидневного перехода мы растеряли их более пятидесяти процентов! Некоторые из людей, отставшие по болезни, еще, может быть, придут; но если столько народа не побоялось убежать, находясь почти за км от своей родины, то что было бы, если бы мы пошли с востока.
У кого есть семья, тот ни за что не сбежит, потому что после этого ему будет стыдно показаться соседям». Все это очень верно, в нашем караване есть сотни носильщиков, у которых нет другого ремесла, как забрать свое жалование за четыре месяца вперед, да и улизнуть при малейшием благоприятном случае. Джемсон предложил свои услуги, чтобы настрелять гиппопотамов; их мясо сколько-нибудь поможет нам поддержать людей, получающих в сутки только по г рису.
Для офицеров и для моих гостей-арабов у меня еще есть в запасе штук тридцать коз. Капитан Нельсон со своими дровосеками заготовляет топливо для пароходов. Завтра отправляю на пароходе «Стенли» майора Бартлота и доктора Пэрка с их отрядами, они высадятся повыше Уампоко и пойдут на Мсуату.
Нужно всеми мерами стараться удалять с озера моих людей, покуда голод окончательно не вывел их из повиновения. Я был в Киншасе, навестил своего бывшего секретаря Суинберна, ныне агента компании Сандфорда, основанной с целью добычи слоновой кости. Так как остов их маленького корабля «Флорида» почти готов, то Суинберн очень любезно предложил мне им воспользоваться. Сам он, впрочем, не думал пускать его в ход до конца июля, потому что тогда только должен приехать барон Роткирх с винтом и машинами.
Я спешу принять его предложение и высылаю в Киншасу часть своих людей, чтобы ускорить постройку деревянного спуска на воду. Тринадцать занзибарцев и один суданец, отставшие на пути, вернулись к отряду; но они распродали ружья и почти всю свою утварь! Тронулись из лагеря. Идем сухим путем в Киншасу, где я хочу лично распорядиться спуском на воду «Флориды». Лагерь расположился под тенью баобабов. Пришли пароходы «Стенли» и «Генри-Рид», приведшие на буксире пароход «Вперед».
Спустили «Флориду». Я вручил каждому из моих офицеров инструкцию, сообразно которой они должны распределять людей на нашей маленькой флотилии. Далее в инструкции было указано:. Им предлагается почаще осматривать патронташи и записывать их содержимое в памятную книжку, чтобы люди не смели продавать боевых снарядов туземцам и арабам. За легкие проступки дозволяется подвергать самому легкому телесному наказанию, и то как можно реже.
Предоставляю это на совесть каждого и предлагаю всемерно стараться не раздражать людей, избегать мелочных придирок или излишней требовательности. Я, с своей стороны, всегда был снисходителен: примите за правило, чтобы на каждое наказание приходилось три прощения.
Прошу господ офицеров постоянно иметь в виду, что наши люди исполняют труд крайне тяжелый, климат чрезвычайно зноен, вьюки тяжелы, переходы утомительны, а пища однообразна и часто недостаточна. В подобных условиях человеку свойственно становиться раздражительным; поэтому наказания должны быть налагаемы с крайней осмотрительностью и только в тех случаях, когда мера терпения переполняется.
Тем не менее дисциплину необходимо соблюдать, особенно в интересах общего благосостояния. О важных провинностях, могущих влиять на судьбу экспедиции, прошу доводить до моего сведения, я буду судить сам. Во время плавания каждый из офицеров своим чередом будет исполнять ежедневные обязанности: наблюдать за раздачей пищи, за чисткой корабля, за тем, чтобы не было ссор и драки, за которой могут последовать и удары ножом, смотреть за правильной раздачей корма животным и за ежедневным их пойлом.
За более подробными инструкциями рекомендую обращаться к майору Бартлоту». Дни проходили довольно быстро. С раннего утра перед глазами тянулись леса, тысячи островков, поросших деревьями, и громадные каналы стоячей воды, блестевшей на солнце, словно потоки ртути.
Мы приближались то к правому берегу, то к левому, то вступали в русло более глубоких вод и таким образом избегали однообразия, которое было бы неминуемо, если бы мы шли ровно посреди реки, т. Я спокойно сидел на кресле-качалке, в каких-нибудь двенадцати метрах от берега, и с каждым поворотом винта глазам моим представлялись все новые бесконечные сочетания этих деревьев, кустов, все новые массы зелени, лиан, цветов и бутонов.
Правда, свойства и особенности этих растений большею частью не были мне известны, те или другие части берегов казались неинтересными, но часы пролетали незаметно, а по временам внимание развлекалось появлением какого-нибудь обитателя воздуха или воды. Дождливый сезон длится здесь два месяца, с 15 марта до 15 мая. Всякий день после двух часов пополудни небо начинало хмуриться, солнце пряталось за черные тучи, молнии бороздили наступавшую тьму, гром разрывал облака, дождь обрушивался и лился в тропическом изобилии; и в этом печальном тумане природа мало-помалу исчезала в ночных потемках.
Невозможно было бы выбрать время, более благоприятное для нашего плавания по великой реке. Воды были как раз ни слишком низки, ни чрезмерно высоки, нечего было опасаться, что суда попадут на затопленный материк или сядут на мель. Мы почти постоянно держались в расстоянии двенадцати метров от левого берега, и на протяжении км нам довелось беспрерывно любоваться растительностью, с которою по густоте листвы, по разнообразию оттенков, по обилию и благоуханию цветов не может равняться ни одна флора в мире.
Бури налетали большею частью уже вечером или к ночи, когда наша флотилия давно стояла на якоре. Гиппопотамы и крокодилы вели себя безукоризненно; туземцы оказались скромны, умеренны и охотно отдавали нам своих коз, кур и яйца, бананы, а мы им за это выдавали «векселя», по которым они должны были получать деньги с Роз Труппа, плывшего вслед за мною в расстоянии двух-трех дней пути. За ним тронулся «Стенли», ведя на буксире «Флориду», на них человек, шесть ослов и множество всякой поклажи.
Полчаса спустя «Мирный» со пассажирами весело тронулся в путь; но едва наши друзья успели прокричать нам до свидания, едва наша корма вступила в борьбу с быстрою волной, как руль сломался. Пароход весь задрожал, до верхушек своих мачт; якорные цепи стали щепить палубу, и так как не было никакой возможности вытащить якоря, завязшие между глыбами камня, пришлось рубить канаты и возвращаться к пристани в Кинчассу.
Капитан Уитли и наш механик Давид Чартере немедленно принялись за работу, и в 8 часов вечера руль был исправлен. На другой день все шло вполне благополучно, и мы догнали наш остальной флот у Кимпоко, в верхнем углу озера Стенли.
Впереди пошел «Мирный», но «Стенли» не преминул перегнать нас и пришел к месту условленной стоянки на полтора часа раньше нашего. Наш «Мирный» положительно с норовом: идет он прекрасно в течение нескольких минут и вдруг начнет как будто задыхаться, а через полчаса опять старается. Паровик у него заменен системой змеевиков, а двигатели, помещенные в цилиндрических барабанах у кормовой части, должны вращаться неистово, прежде чем успеют сдвинуть его с места.
Он доставит нам немало хлопот. Как только мы останавливаемся на ночь, что почти всегда бывает в 5 часов вечера, каждый из офицеров делает перекличку своим людям и посылает их за дровами на завтрашний день; эта работа очень трудная, и длится она иногда до поздней ночи. Некоторая часть носильщиков для «Стенли» 50 человек отправляется на поиски за сухим лесом, который они перетаскивают к пристани, и тут еще двенадцать человек их товарищей рубят эти бревна на поленья в 75 см длины.
Для «Мирного» и «Генри-Рида» достаточно половины этого числа рабочих. Затем поленья переносятся на корабль, и таким образом на следующее утро ничто уже не задерживает отплытие. Проходит несколько часов, прежде чем «ночная тишина» водворяется вокруг нас: на берегу горят костры, треск ломающихся деревьев, удары топоров, скрип расщепляемых поленьев оживляют первую вечернюю вахту.
Наш негодяй-пароход продолжает нас озадачивать. Это, конечно, один из самых медлительных кораблей, какие когда-либо осмеливался сдавать строитель. Мы на целые километры отстаем от других. Каждые три четверти часа мы должны останавливаться, чтобы смазывать его, иногда также для прочистки цилиндров, или чтобы вызвать давление, вы мести с решеток остатки угля и золу; едва только удастся нам поднять давление до одной атмосферы, как через пять минут она уже упала до одной трети, потом до четверти, а потом все наши усилия клонятся уже к тому, чтобы помешать этой старой калоше итти вниз по течению со скоростью одного узла в час.
Семь дней мы из-за нее потеряли на озере Стенли и еще восьмой провозились из-за сломанного руля. Право, это очень скучно. Остановились у пристани Мсуата, где майор и доктор Пэрк ждут нас уже четыре дня. На берегу возвышаются кучи заготовленного для нас топлива; майор и доктор накупили кукурузы и лепешек из кассавы. Майору Бартлоту я отдал приказание отвести свой отряд к устью Ква и дожидаться парохода «Стенли»; пароход же сначала должен пойти в Болобо, высадить там своих пассажиров, а затем вернуться к устью Ква и подобрать майора с его людьми.
Сам я пока останусь в Болобо организовывать сызнова экспедицию. Но 7 мая я издали увидел «Стенли» неподвижно стоящим у левого берега, неподалеку от Чумбири, и немедленно поспешил к нему; оказалось, что он.
Нижняя обшивка была пробита в четырех местах, несколько заклепок выскочило, другие расшатались. Сначала изготовляли пластинки, промазывали их суриком, обтягивали куском грубого полотна, которое также промазывали суриком. Вода в трюме поднялась уже на шестьдесят сантиметров, а в обшивке пришлось буравить отверстия для пропуска болтов; машинист стоял по пояс в воде, что ослабляло удары резцов. Он ощупью отыскивал пробоину, продевал в нее конец бечевки, а машинист старался поймать ее изнутри.
Захватив конец бечевки, машинист осторожно тянул ее до тех пор, пока заплата становилась на место; тогда в отверстие вставлялись винты, и машинист закреплял их гайками.
Многие часы провели мы над этой длинной и скучной работой; к вечеру удалось исправить главную аварию стального киля, но прошло 8 и 9 мая, прежде чем корабль мог отправиться в дальнейшее плавание. В эту минуту выражение лица Чартерса было для нас интереснее всего в мире, и мы ожидали из его уст как бы решение своей судьбы.
Чартерс, человек небольшого роста, очень веселый, никогда не отчаивается. На следующий день мы тронулись в путь ранним утром, твердо решившись на сей раз отличиться. С час времени «Мирный» оправдывал наше доверие, потом начал проявлять утомление.
Пары быстро истощались, и пришлось бросить якорь. В 10 часов стало ясно, что дело непоправимое, и я послал Уарда на вельботе к «Генри-Риду» пригласить его на помощь. Пароход пришел в 8 часов вечера и остановился в 50 м от нас. По временам из воды выглядывали гиппопотамы, бревна, поросшие мхом, травы, обломки деревьев!
Наша флотилия не в силах была сразу перевезти экспедицию к верхнему Конго; я рассудил, что нужно сначала перевозить наиболее крепких и надежных людей, а остальные пусть останутся в Болобо под командой Уарда и Бонни, до тех пор, пока «Стенли» вернется из Ямбуйи. Я рассчитывал, что арьергард может последовать за мною не позже, как через шесть или семь недель. Я выбрал 12 человек, наиболее слабых из нашей команды, и решил оставить их в Болобо вдоволь откармливаться превосходным местным хлебом и рыбой, которую здесь легко добывать.
Пароход «Стенли» отправился обратно к устью Ква, за майором Бартлотом, доктором Пэрком и людьми. Кому же поручить командование второй колонной? Кто мог занять этот пост, значительнейший из всех после моего? Общее мнение указывало на майора Бартлота. По слухам, он уже предводительствовал отрядом в тысячу человек и проводил его от Коссеира на Красном море до Кенэ, что на берегу Нила; он отличился и в Афганистане и во время суданской кампании.
Если эти слухи были справедливы, то вряд ли я мог бы избрать офицера, более его пригодного для такого поручения. Впрочем, будь у меня налицо другой офицер, равный ему по чину, я бы не назначил на это место Бартлота, страстно желавшего итти в первой колонне. Тем не менее, когда я достаточно обдумал и взвесил способности и степень опытности остальных его товарищей, юношеская отвага которых была слишком хорошо мне известна, я был вынужден предупредить Бартлота, что по совести не могу поручить ни одному из наших юнцов этого поста, принадлежавшего ему по праву старшинства, личной репутации и опытности.
Все остальное пойдет водой. Если вы знаете кого-нибудь, кто бы лучше вашего годился на это дело, я бы с удовольствием назначил его. Я надеюсь, что вы не слишком будете принимать к сердцу эту неприятность. Да и что же тут такого?
Если Типпу-Тиб выполнит свои обязательства, вы можете выступить через шесть недель и, конечно, догоните нас; силою обстоятельств, мы будем подвигаться очень тихо: нам предстоит итти напролом через столько препятствий! По дороге, проторенной нами, вы легко можете итти вдвое скорее нашего. Если же Типпу-Тиб обманет, вы тем свободнее можете распоряжаться своими движениями.
У вас будет столько дела, что время пролетит незаметно. А в утешение помните, майор, впереди вам будет еще довольно возни, могу вас уверить, и для вас я приберегу самое важное. Но поговорим о настоящем: кого вы желаете взять себе в помощники? У всякого свой вкус, знаете ли. Я вам дам еще Роз Труппа, славный малый, насколько я понимаю, а также Уарда и Бонни. Трупп и Уард говорят по-суахельски, они вам будут очень полезны. Итак, 15 мая мы покинули Болобо со всем нашим флотом и с нами человек из состава экспедиции да Типпу-Тиб и 90 душ его родни и подчиненных.
Недавняя починка «Мирного» заметно улучшила его ход, и мы 10 мая прибыли в миссию баптистов в Люколеле. Миссионеры оказывали нам благодушное гостеприимство, за которое мы им глубоко признательны.
Мы провели здесь целый день и занимались покупкой съестных припасов. Тут же мы видели капитана фон Геля, только что воротившегося из неудачной экспедиции: он с пятью солдатами из племени хауса пытался пробраться вверх по течению Мобанги, дальше, чем это удалось сделать миссионеру Гренфелю несколько месяцев назад. Достигли цветущего поселения Бангала с гарнизоном из 60 солдат и двумя крупповскими пушками.
Эта станция делает величайшую честь Центральной Африке. В Бангале еще не было голодовки. Поселение владеет козами и двумя сотнями кур; офицеры во всякое время достают свежие яйца. Рисовые поля зеленеют на пространстве пяти гектаров. Служащие пьют пальмовое вино, настойку из бананов и пиво, приготовляемое из тростника и притом чрезвычайно крепкое, как я узнал по собственному опыту.
Я приказал майору отправиться с Типпу-Тибом и его людьми прямо к Стенлеевым порогам, предварительно распорядившись высадкою с судов тридцати пяти занзибарцев и заменою их суданцами, чтобы ни один из носильщиков не узнал, что водопады всего в нескольких днях пути от Ямбуйи. Если не считать некоторых странностей в поведении парохода «Стенли», который от времени до времени таинственно исчезал в извилинах протоков под предлогом удобнейшей добычи топлива, мы без всяких задержек шли до впадения Арувими в Конго и 12 июня очутились на моей старой стоянке, напротив селения басоков.
Карема взял его в плен еще ребенком. Сэр Френсис Уинтон привез его в Англию, чтобы привить ему цивилизованные привычки. Из рук сэра Френсиса он попал ко мне и очутился теперь, после шестилетних странствий, в виду своей деревни и своих соплеменников. Заметив, как он пристально и внимательно засматривается на родные места, я уговаривал его подать голос басокам и пригласить их к нам.
В прежние времена я немало старался расположить к себе этих детей лесов, но это мне никогда не удавалось; хотя я считаю, со временем это вполне достижимо.
Я долго раздумывал, почему лесные жители всегда бывают более дики, трусливее живущих на открытых местах. Приходится укладывать все это добро в тюки и убирать до более благоприятного времени.
Когда дикарь отваживается переступить за пределы лесов, один вид приближающегося «чужого» заставляет его пятиться до тех пор, пока он не очутится под родимой тенью; тут он в последний раз оглянется на непрошенного гостя и пропадает в чаще, как бы желая этим сказать: «ну, теперь прощай, я дома! Он узнал некоторых гребцов и закричал им, что бояться нечего. Он стал расспрашивать их об одном из соседей, которого назвал по имени. Дикари позвали этого человека, крича изо всех сил своих здоровенных легких; тот отозвался с другого берега, и мы видели, как он сел в челнок и поплыл в нашу сторону.
То был старший брат Барути; последний осведомился, как он поживал за эти годы, что они не виделись. Брат таращил на него глаза и, не узнавая его, бормотал свои сомнения.
Тогда Барути назвал ему имя их отца, потом имя матери. Лицо его брата оживилось сильнейшим любопытством, и он очень ловко подвел свой челнок к пароходу. Этого было довольно. Широкоплечий молодой туземец испустил радостный крик и зычным голосом оповестил о своей находке всем соплеменникам на отдаленном берегу.
В первый раз мы увидели, как Барути заплакал. Его брат, позабыв свои страхи и опасения, причалил к кораблю и принялся сжимать его в своих объятиях. Видя такую радость, и другие челноки подплыли поближе. Вечером я предоставил Барути на выбор, оставаться у своих или следовать за нами; по моему мнению, ему следовало сопровождать нас, так как его существование далеко не было безопасно в таком близком расстоянии от арабов, находившихся у Стенлеевых порогов.
Мальчик, казалось, был того же мнения; он отказался воротиться к родителям и к своему племени, но дня через два по прибытии нашем в Ямбуйю он забрался ночью в мою палатку, стащил мое винчестерское ружье, пару револьверов Смита и Вессона и изрядный запас патронов к ним, захватил с собою серебряные дорожные часы, педометр, также серебряный, небольшую сумму денег и превосходный кожаный пояс с внутренними карманами; забрав все это, он сполз в челнок и поплыл вниз по течению, вероятно к своим родственникам.
Мы больше никогда его не видели и даже не слыхали о нем. Мир ему! Мы поравнялись с Ямбуйей, деревушками, расположенными по левому берегу Арувими на км выше слияния этой реки с Конго.
Две тысячи сто км отделяют нас от моря. Прямо перед нами те селения, в которых мы намереваемся разместить людей и грузы, ожидаемые из Болобо и Леопольдвиля: человек и около вьюков громоздких вещей. Мы охотно и хорошо заплатим за позволение расположиться тут, но в случае нужды готовы водвориться и насильно, если не получим позволения.
В г. Ныне мы преследуем цель в высшей степени важную. Думая о будущем, мы обращаем мысленные взоры к отдаленным портам на Ниле и на Альберта-Ньянце, где люди тревожно всматриваются во все пункты горизонта, ожидая обещанной им помощи.
Гонцы из Занзибара, конечно, оповестили уже их о нашем прибытии. Но между ними и нами простирается громадная страна, которую и наилучшие географические карты обозначают лишь пустым местом. Глядя на эти темные леса начиная от Болобо, громадные деревья тянутся непрерывной стеной, за исключением только тех мест, где в могучую реку вливаются ее притоки , каждый из нас думает свои собственные думы.
Мне все представляется мой «идеальный правитель»: он ободряет свой гарнизон, поощряет свое храброе воинство; его рука простерта в ту сторону, откуда должно притти подкрепление. Вдали чудятся мне также полчища Махди: они идут с дикими воплями и криками: «Аллах! Из сообщений самого Стенли, так же как и сообщений других путешественников, видно, что народы тропической Африки середины XIX в.
Некоторые из них создали государства, типа государств ран неклассового общества; в Буганде даже складывалось феодальное общество. Народы тропической Африки отстали в своем развитии от европейских народов, но они шли тем же путем, которым шли все остальные народы, и стадию дикости, являвшуюся начальным этапом развития всего человечества, они давно уже прошли. Он, например, считает, возможным писать, что у них не обычная человеческая кровь, а особая, черная. Наблюдая кровосмешение своего офицера Джефсона и туземного вождя, составляющее часть обряда побратимства, он пишет, что смешалась «темная кровь местного владыки и алая кровь Джефсона».
Наблюдая поведение туземцев, когда его люди жгли их деревни, он приписывает туземцам такое психическое качество: «огонь успокоительно действовал на их нервы». Стенли наделяет их самыми отрицательными чертами кровожадность, лживость, непостоянство и др. Он и относится к ним, как к полуживотным: подгоняет туземного носильщика хлыстом с такой же спокойной совестью, как подгонял осла; поджечь туземную деревню для него все равно, что разорить осиное гнездо; для Стенли ничего не стоит открыть ружейный огонь по убегающим от колонны туземцам.
Он иногда проявляет к ним сострадание, но это такое же сострадание, какое проявлялось им к животному. В таком отношении к туземному населению тропической Африки Стенли не одинок и ничем не отличается от других европейских путешественников. Так, например, немецкий путешественник барон Деккен, наблюдая африканских рабов, с предельным цинизмом записывал в своем дневнике: «Кажется, что тупость ума помогает им переносить их бедственную судьбу, ибо было бы слишком смело предполагать в них особенно счастливые умственные способности» «Путешествие по Восточной Африке — гг.
Составлено Отто Керстеном. Эти лживые, невежественные представления о туземцах тропической, да и не только тропической, Африки получили широкое распространение в Европе и послужили материалом для разработки реакционнейшей теории о «высших» и «низших» расах, по которой все африканские народы относятся к «низшей» расе и потому нуждаются в руководстве со стороны «высших» европейских народов.
Империалисты используют эту теорию для оправдания своего господства в Африке; германские фашисты использовали ее для обоснования своих планов мирового господства, а англо-саксонские империалисты используют ее сейчас для обоснования своих реакционных притязаний на руководство всеми народами мира ]. Капитаны каждого отряда раздают боевые снаряды и получают приказ развести пары на своих судах, мы приступаем к первому и важнейшему подготовлению нашего похода к Альберта-Ньянце.
В 6 часов утра «Мирный» бесшумно снялся с места и стал рядом со «Стенли»; когда он совсем приблизился, я попросил офицеров подождать моих сигналов и, медленно переплыв реку поперек, попробовал успокоить туземцев и рассеять их опасения, став неподвижно у берега, между тем как толпа, собравшаяся в кучу над высоким обрывом метров на 15 выше нас, смотрела на нас с изумлением и любопытством.
Наш переводчик объяснялся с ними совершенно свободно, так как все население нижнего Арувими говорит на одном языке. Обменявшись с нами в течение целого часа разными приветствиями и дружелюбными фразами, несколько смельчаков согласились сбежать с высокого побережья к самой реке. Наконец нам удалось выменять ножик на кучку стекляшек. Ободренный этим первым успехом, я попросил позволения остановиться у них в деревне на несколько недель: мы предлагали вознаградить их за такую уступку тканями, бисером, железом и проволокой; за этими переговорами они продержали нас еще час.
Было 9 часов, горло у меня пересохло, солнце палило. Я дал знак пароходу «Стенли» подходить вместе со мною. При втором сигнале, как было между нами условлено, пароход внезапно дал сильнейший свисток, который, между двойными стенами высокого леса, произвел величайший эффект.
Оба корабля подошли к пристани, занзибарцы и суданцы с проворством обезьян вскарабкались по крутому обрыву, но не успели они еще достигнуть его вершины, как все обитатели деревни скрылись.
Ямбуйя представляет собою не что иное, как несколько деревушек, образовавших целую улицу конических шалашей, построенных над высоким обрывом, откуда открывается далекий вид на реку Арувими, как вниз, так и вверх по течению. Наши отряды разошлись по назначенным им квартирам и поставили часовых у выхода каждой тропинки. Часть людей послана за материалом для деревянного частокола и за дровами для лагерных костров, другая часть отправлена осмотреть местность и освидетельствовать, как велики обработанные пространства.
После полудня двое туземцев из селения ниже Ямбуйи явились к нам с таким доверием, которое ясно говорило в нашу пользу. То были бабуру, к которым относятся все мелкие племена, расположенные между низовьями Арувими и порогами Стенли.
Они продали нам бананов, получили за них хорошую цену и приглашение приходить опять. На другой день мы разослали часть людей в поле накопать маниока, часть нарядили ставить ограду; дровосеков послали за дровами для пароходов. Везде кипела оживленная деятельность.
В лесах наши люди захватили несколько туземцев и, поводив их некоторое время по лагерю, отпустили восвояси, подарив им на прощанье по пригоршне бус и постаравшись уверить в нашем добром расположении. На «Стенли» оказалось достаточно топлива на шесть дней обратного плавания к Экваторвилю, и он отплыл, увозя мои письма к Комитету по оказанию помощи. У нас остался еще пароход «Мирный», и с часу на час ожидали со Стенлеевых порогов «Генри-Рида», который должен был его конвоировать; по смыслу инструкций, данных майору Бартлоту, ему следовало притти го числа.
В такой стране, в лесах которой бродят людоеды [ О людоедстве африканских «дикарей» первые европейские путешественники завезли в Европу массу самых чудовищных рассказов и небылиц. Для некоторых это был просто нечестный прием приукрасить свои «подвиги» в «стране людоедов». У отдельных племен, как маньема и азандэ, людоедство действительно имело место, но оно никогда не носило массовый характер; эти племена никогда не охотились за людьми с целью добыть человеческого мяса.
Ливингстон, на сообщения которого больше всего можно полагаться, определенно указывает, что он не заметил у маньемов какого-либо пристрастия к человеческому мясу.
Жертвой людоедства являлся обычно плененный на войне враг, который поедался не ради пристрастия к человеческому мясу, а с религиозно-ритуальной целью. В таком виде людоедство было распространено и у других народов; европейцами оно зарегистрировано на островах Тихого океана, в Америке и в Индии. Первобытный человек считал, что его способности и характер зависят от той пищи, которую он потребляет. Известны, например, племена, которые отказывались от употребления в пищу кур, яиц, рыбы на том основании, что нежная пища влечет вялость, слабость их тела, сделает их трусливыми; они охотно ели мясо тигра или оленя в уверенности, что этим самым они увеличат свою силу, свою смелость и храбрость.
У некоторых племен Индии сова считалась хранителем мудрости, и потому употребление в пищу глаз совы дает способность хорошо видеть ночью. В Новой Зеландии, чтобы сделать юного вождя племени красноречивым, его кормили мясом коримако, наиболее мелодичной из певчих птиц этой страны.
Из этого же верования вытекало и людоедство, в частности людоедство у. Они считали, что, поедая сердце, печень и мозг врагов, убитых на войне, они присваивают их ум и храбрость ], а поблизости водопадов Стенли тысячами рыщут охотники за рабами, можно предполагать всякие несчастия в тех случаях, когда подолгу не получаешь известий о событиях, подлежащих скорому и точному исполнению.
Майор Бартлот прошел место впадения Арувими в Конго го числа; под его начальством «Генри-Рид» повез Типпу-Тиба и его свиту в такой пункт, из которого гарнизон, под командою англичанина, был недавно насильственно вытеснен.
Правда, арабский вождь вел себя до сих пор прилично и, по-видимому чистосердечно, обещал тотчас по приезде к Стенлеевым порогам доставить в Ямбуйю человек носильщиков; мне не хотелось думать, чтобы он был причиною опоздания нашего товарища. Однакоже майор должен был притти к порогам го, а к вечеру го числа вступить в воды Арувими, чтобы го прибыть к нам в Ямбуйю, предполагая, конечно, что он не позволил себе иначе распределить свое время и вообще как-либо поступить вопреки моим, данным ему, приказаниям.
Между тем, настало уже е число! Беспокойство мое настолько усилилось, что я отдал лейтенанту Стэрсу письменное приказание посадить на «Мирный» 50 человек его лучших людей, взять с собою пулемет Максима и с утра го числа отправиться; на поиски за «Генри-Ридом», а в случае, если не оправдаются различные предположения, тут же" мною изложенные, плыть дальше, до самых Стенлеевых порогов… По достижении этой станции, если он увидит наш корабль у пристани, спросить его сигналами; если же он на них не ответит, попытаться овладеть им, а если и это не удастся, поспешить возвращением ко мне в Ямбуйю.
Но в 5 часов вечера занзибарцы подняли радостные крики: «огэ! Бартлот жив и здоров, Типпу-Тиб не овладел пароходом, суданцы не бунтовали, туземцы не нападали на лагерь врасплох, «Генри-Рид», за который мы были ответственны перед миссией, не напоролся ни на какое подводное бревно, не затонул и находится вообще в таком же исправном состоянии, как и в момент отплытия с озера Стенли.
Майора задерживали самые простые случайности: несогласие с туземцами, пререкания с Типпу-Тибом и его людьми и т. Через два дня пароходы «Мирный» и «Генри-Рид» набрались топлива и были отосланы обратно, и мы на долгие месяцы порвали последнее звено, соединявшее нас с цивилизованным миром. В тот же день я вручил майору Бартлоту следующее письмо, с которого мистер Джемсон, его помощник, снял копию:. Так как вы старший из офицеров нашей экспедиции, то вам по праву принадлежит командование важным постом в Ямбуйе.
Общая польза требует, чтобы вы приняли на себя этот пост, тем более что отряд ваш состоит, из суданских солдат, более пригодных для гарнизонной службы, чем занзибарцы, которые в пути могут быть полезнее.
Пароход «Стенли» отплыл из Ямбуйи 22 июня, направляясь к озеру Стенли. Если ничего особенно не случится, он 2 июля будет в Леопольдвиле.
В течение двух дней он успеет принять груз пятисот тюков, оставленных на попечение Д. Роз Труппа, который будет их конвоировать. Полагаю, что 4-го «Стенли» тронется в путь вверх по течению и прибудет в Болобо 9-го числа. Так как топливо будет заготовлено заранее, то человек, которые поручены Уарду и Бонни и находятся теперь в Болобо, сядут на пароход и могут тотчас следовать далее; го пароход зайдет в Бангалу, а го прибудет сюда.
Отставание людей и грузов и является как раз причиной, заставляющей меня назначить вас командиром поста. Но так как я вскоре ожидаю сильного подкрепления [ носильщиков. До прибытия людей и груза вы направите свою деятельность, свою опытность на командование постом. Хотя место стоянки избрано удачно и лагерь защищен достаточно, но неприятелю смелому и отважному не составит особого труда овладеть им, если командующий отрядом допустит послабление дисциплины или не выкажет должной бдительности и энергии.
Поэтому, вверяя вам охрану наших интересов, я питаю убеждение, что не ошибся в своем выборе. Данное вам поручение имеет для нашей экспедиции существенное значение. Люди, находящиеся под вашим начальством; представляют более третьей доли всего нашего персонала.
Товары, которые вам привезут, послужат нам для меновой торговли в междуозерной области; не менее драгоценны для нас боевые снаряды и съестные припасы. Потеря этих людей и этого багажа была бы для нас убийственна: лишая нас средств подать помощь другим, она принудила бы нас и самих взывать о помощи; поэтому надеюсь, что вы не пожалеете трудов на поддержание порядка и дисциплины, на охрану ваших оборонительных средств в таком виде, чтобы неприятель не имел возможности прорваться, как бы он ни был отважен.
Советую вам окопаться рвом в см шириною и 90 см в глубину, который, начинаясь у ложбины близ колодца, огибал бы весь частокол. Лагерь будет укреплен еще надежнее, если к воротам с востока и запада вы приделаете такие же платформы, какая уже есть у южных ворот.
Не забывайте, что опасаться осады следует не только со стороны туземцев, но также и арабов с их приверженцами, которые могут воспользоваться всяким случаем, чтобы затеять ссору, а потом и подраться. Отсюда мы выступим прямо на восток и по компасу будем по возможности направляться к юго-востоку. Нет сомнения, что на некоторых переходах будем вынуждены отклоняться от прямого пути. Во всяком случае мы имеем в виду попасть в Кавалли или его окрестности, к юго-западному углу озера Альберта.
Вследствие махдистского восстания застрял в Экваториальной провинции Судана. Эмин-паша послал его в качестве своего агента к Каба-Реги, где Казати прожил долгое время, подготовляя на всякий случай отступление паши через Униоро.
Если паша жив и недалеко от озера, мы завяжем сношение с ним; дальнейшие наши действия и движения будут зависеть уже от его намерений.
По всей вероятности, мы останемся при нем недели две и затем возвратимся в лагерь тем же путем. Обдирая кору с деревьев и обрезая ветки, мы оставим по себе довольно следов пройденного нами пути.
При равенстве остальных условий мы пойдем теми дорогами, которые направляются к востоку. На перекрестках мы будем рыть ямы в несколько сантиметров глубиной, поперек тех дорог, которыми не пойдем.
Насколько окажется возможным, я буду прибегать к рытым значкам. Если Типпу-Тиб вышлет сполна всех людей, которых он мне обещал, т. Весьма желательно, чтобы вы двигались неукоснительно по нашим следам. Тогда вы наверное нагоните нас. Не сомневаюсь, что вы будете находить наши бомы 6 нетронутыми; постарайтесь так направлять вашу колонну, чтобы вам можно было воспользоваться ими по пути, Лучших значков вам нечего желать; и если случится, что в течение двух дней вы не встретите ни одной бомы, это будет означать, что вы сбились с дороги.
Может случиться и то, что Типпу-Тиб пришлет людей не в достаточном количестве для переноски всех имеющихся тяжестей. Тогда придется вам решать, которыми из вещей лучше пожертвовать. Если так, то изучите внимательно следующее расписание:. Сначала, разрешив вопрос насчет веревок, мешков, инструментов например, заступов и т. Быть может, довольно будет половинного количества медных прутьев. Впрочем, чтобы не лишать себя слишком многих вещей, лучше совершать ежедневно половинные переходы и возвращаться каждый раз за остальным грузом.
Когда пароход «Стенли» окончательно будет уходить из Ямбуйи, не забудьте написать рапорт обо всем, что произойдет в лагере в мое отсутствие, и адресуйте его на имя мистера Уильяма Мэккинона, через фирму Грэй, Даус и К0, 13, Остен-Фрайерс, Лондон. Вы упомяните, когда я выступил к востоку, и к этому прибавите все, что вам случится услышать обо мне, и ваши собственные предположения на мой счет, и что вы сами намерены предпринять.
Пошлите ему точную копию с этого приказа, дабы он мог судить, насколько ваши действия и проекты правильны и благоразумны. Ваш теперешний гарнизон состоит из 80 ружей и от 40 до 50 сверхштатных носильщиков. Через несколько недель «Стенли» привезет вам еще 50 ружей и 75 носильщиков под командой Роз Труппа, Уарда и Бонни.
Я даю вам в помощники мистера Джемсона. Но когда дело коснется разрешения более важных и существенных вопросов, прошу вас советоваться с мистером Джемсоном.
По прибытии Роз Труппа и Уарда благоволите и их почтить вашим доверием и предоставьте им свободно выражать свои мнения. Полагаю, что ясно выразился насчет всего, что считаю полезным. С туземцами поступайте сообразно тому, как они поведут себя относительно вас. Пусть они спокойно возвратятся в свои жилища. Если посредством мягкого обхождения и любезности, с помощью мелких подарков медью и проч.
Не упускайте случаев приобретать сведения касательно местного населения, топографии окрестностей и т, д. Майор удалился, чтобы прочесть эту инструкцию, потом попросил мистера Джемсона снять с нее несколько копий. Весь лагерь обнесен частоколом и почти весь ров уже вырыт. На одном конце надзирал за рабочими Бартлот, на другом Джемсон. Нельсон раздавал европейские припасы с редким беспристрастием.
Пэрк, наш веселый доктор, с улыбкой и с такой же тщательностью, как при хирургической операции, мастерил дверь. Вечером я записал о нем в своем дневнике: «Вот, наверное, самый лучший товарищ». Джемсон прилежно снимал копии с депеш, а Стэрс лежал в постели больной желчной лихорадкой.
Вот уже второй смертный случай из-за мародерства, и, конечно, этот случай не последний. Если поставишь суданца на часы, а к нему подойдет товарищ и попросит хорошенько, то часовой пропустит его куда угодно; тот отправляется на все четыре стороны, не подозревая ни малейшей опасности; и если его не положат на месте, то он возвращается с распоротым животом и с печатью бледной смерти на лице.
Если занзибарца пошлют рубить деревья либо копать маниок, то он, поработав несколько, бросает инструмент и просит позволения на минуту отлучиться; в эту минуту в его пустой голове мелькнет какая-нибудь фантазия, и он отлучается уже не на шутку; приходится его вычеркнуть из списка. Отсюда до цели нашего путешествия насчитывается км по птичьему полету. Проходя ежедневно по 15 км, мы через два месяца достигнем, озера Альберта. В — гг. Следовательно, если отсюда до Кавалли, на протяжении км, идти по 9, 6 км в день, мы придем на место 30 сентября.
По всей вероятности, на предстоящем нам пути страна наполовину или более того будет такою же, как и здешняя местность: валежник, леса, изборожденные извилистыми тропинками, посредством которых сообщаются между собою разбросанные части туземных племен, а между ними проходят другие, соединительные, тропы.
Так как нам придется проходить быстро, большую часть туземцев мы будем заставать врасплох. Они не будут иметь возможности сплотиться и выставлять против нас значительные силы, не имея на то время. Мы будем иметь дело с такими противниками, которые будут действовать лишь под влиянием непосредственного гнева.
На такие нападения офицеры могут живо давать отпор, наблюдая, чтобы ружья всегда были заряжены, а носильщики чтобы не отходили в стороны. Ни под каким предлогом не допускать снимать оружие, носимое на боку. Офицеры позавтракают кофе с сухарями пораньше и присмотрят за тем, чтобы люди хорошенько поели перед походом. В 6 часов утра выступают вперед 50 пионеров, вооруженных карабинами, топорами и серпами, под моим личным предводительством. За нами следует, в 15 минутах расстояния, главный корпус под начальством дежурного офицера; он будет строго придерживаться тропы, проложенной нами и отмеченной значками на деревьях, зеркалами, царапинами и иными приметами.
Колонна составится из носильщиков и всех вообще людей, как больных, так и здоровых, не назначенных в арьергард. Шествие замыкает дежурный офицер, наблюдающий неуклонно за движением колонны. Арьергард составится из 30 человек под начальством офицера, особо назначаемого на каждый день. Он защищает колонну от нападений с тыла.
Люди арьергарда несут только свои личные пожитки. Они наблюдают, чтобы не было отсталых. Отстающих нужно гнать вперед во чтобы то ни стало, ибо каждый оставленный позади неминуемо погибнет. Впереди главного корпуса люди, несущие палатки, личные пожитки и штаба, непосредственно следуют за командующим офицером. Этот офицер обязан быть постоянно настороже, дабы подавать сигналы идущим позади; он во всякое время должен быть готов к принятию приказаний с фронта и к передаче их следующим.
Авангард освещает пролагаемую им дорогу посредством зеркал; он рубит мешающие лианы, а по прибытии в лагерь, не теряя времени, приступает к устройству бомы, т, е.
Ограды из валежника и колючих растений. Сразу по прибытии на место каждый из отрядов помогает устройству этого важного оборонительного средства. Лагерь только тогда считается готовым, когда обнесен древесными стволами и валежником. В других местах Стенли называет их зерибами; зери-бой называют также загон для скота, а арабы в междуречье Конго и Нила называли зерибами свои торговые фактории ] должна образовать круг с двумя входами, тщательно замаскированными грядою кустарника в 5 м длины».
Нормальный диаметр лагеря должен равняться 75 м. Палатки и багаж располагаются внутри круга, имеющего в поперечнике 60 м. Означенные указания относятся к переходам по местам опасным и имеют в виду лишь обычные затруднения, могущие возникнуть при внезапном нападении со стороны туземцев.
Авангард зорко наблюдает за всем, что происходит впереди колонны. Если с фронта видны будут серьезные затруднения, имеющие значения более важные, чем обычные демонстрации враждебных туземцев, особые гонцы предупредят главный корпус об угрожающей опасности.
Каждый раз, как на то представится возможность, мы будем занимать покинутые селения, дабы запастись свежими припасами; но и такие селения предварительно будем укреплять.
Офицерам рекомендуется постоянно иметь в виду, что все чернокожие солдаты, суданцы, сомали и занзибарцы, от природы склонны к легкомыслию и беззаботности и потому любят идти вразброд, что столь же неосторожно, как и безрассудно. Я утверждаю, что этим путем теряется по крайней мере столько же народу, как и в открытой войне. Поэтому офицеры отвечают за жизнь своих людей. Тот из офицеров, который посвятит себя строжайшему выполнению правил и станет наблюдать, чтобы и ночью все совершалось согласно предписаниям, окажет мне наиболее важные услуги.
Прибыв на место стоянки, если это окажется брошенная деревня, офицер озаботится прежде всего о квартирах и постарается, чтобы все отряды были размещены в одинаковых условиях; затем он приступит к истреблению всех жилищ, которые окажутся вне занятого лагерем круга. Он употребит деревянные и всякие другие материалы, добытые поблизости, для защиты своего участка против ночных нападений, против копий или огня.
Вначале некоторые указания даст авангард, но и каждый из офицеров не упустит лично удостовериться в положении дел, не ожидая отдельных приказаний касательно мелочей. Он должен считать себя отцом своего отряда и действовать как прилично разумному вожаку. Во всех таких стоянках по деревням лейтенант Стэрс озаботится расстановкой часовых на ночь у каждого входного пункта; каждый отряд сам удовлетворяет свои частные потребности.
В первую неделю мы не будем совершать слишком длинных переходов, пусть офицеры и люди постепенно втягиваются в дело; но, пройдя одну четвертую долю пути, расстояния будут ежедневно увеличиваться, и на половине дороги я надеюсь, что мы будем совершать удивительно большие переходы.
В свое время и в своем месте будут издаваться дальнейшие инструкции. Наши люди просили дать им обещанный суточный отдых, который пришлось откладывать до тех пор, пока пароходы уйдут, а лагерь окончательно укрепится.
Впрочем, оставалось еще много и других дел, и понадобилось перестроить отряды. После стоянки в Болобо у нас перебывало много больных, и следовало отобрать наиболее слабых, чтобы все четыре действующих отряда выступили в наилучших условиях. Понадобилось также пронумеровать пионерские инструменты. Все остальное раскрадено, распродано или просто кинуто по дороге Какая скука присматривать за этим небрежным народом! Завтра выступаем в числе человек и устремляемся в неизвестное пространство.
Один туземец назвал мне несколько племен или родов, но касательно их численности, сил, расположения я в полнейшем неведении. Вчера мы проделали церемонию «обмена крови» с одним из вождей Ямбуйи. Так как командиром поста остается майор, то ему и пришлось это сделать; по правде сказать, это чрезвычайно противная операция, но майор выдержал ее молодцом.
На кровь, льющуюся от пореза, насыпают щепотку грязной соли, и все это надо слизнуть. Вождь исполнил это как приятнейшую обязанность.
Эти сыны лесов не возбуждают моих симпатий. Они подлы и злы, а лгут еще охотнее, чем обитатели открытой равнины. Я не верю ни единому их слову, не могу положиться ни на какие их уверения; впрочем, все еще надеюсь, что, узнав их поближе, с ними можно сойтись. Майор сделал хороший подарок вождю и за это получил в дар от своего «нового брата» двухнедельного цыпленка и колпак, сплетенный из мочалы и украшенный перьями. Так часто обещанных десяти цыплят и козы мы еще не видали. А между тем пролилась кровь одного из наших суданцев, и об этом никто не проронил ни слова.
Так мало в нас темперамента или так мы равнодушны к потере человека, что, когда у нас убили крепкого, здорового молодца, стоящего десяти туземцев, мы и не помышляем о возмездии; напротив того, ласкаем убийц. Ведь у них и козы, и рыба, цыплята и яйца, и мало ли еще разных вещей, которые нам хотелось бы купить! И еще сколько недель продлится такое положение дел!..
Сегодня в ночь идет дождь, и завтрашний поход будет утомителен. Стэрс так разболелся, что не может двигаться, а все-таки ему хочется сопровождать нас. Небезопасно брать с собою человека в таком положении; правда, если дело кончится смертью, то умирать в джунглях не тяжелее, чем в лагере. Доктор Пэрк очень встревожил меня предположением, что это брюшной тиф. По-моему, это скорее желтуха. Мы понесем его в гамаке, и я надеюсь, что он еще поправится. В африканских странах дорогой считается в большинстве случаев тропа, которая от длительного пользования становится гладкой и твердой, как асфальт.
Вследствие туземного обычая ходить всегда «гуськом» эта тропа никогда не бывает шире тридцати сантиметров, и если она давно проложена, то похожа на извилистый и глубокий желоб; с накоплением пыли и назёма бока все больше приподнимаются, пешеходы накидывают по сторонам ветки и камешки, а в дождливое время года дождевые потоки еще глубже бороздят колею.
Всякая проселочная дорога наших стран, в среднем выводе, бывает на треть короче этих тропинок, которые извиваются подобно ручью на равнине. Как бы то ни было, мы не теряем надежды тотчас по выступлении из лагеря напасть на такую тропу, так как во время моих четырех предыдущих экспедиций в Африке мне удавалось следовать подобными дорожками на протяжении нескольких сот километров.
Отчего бы им не быть и здесь? Ямбуйя образует скопище маленьких деревушек, а у местных жителей могут быть соседи и с восточной стороны, так же как и с западной и южной. Мы выступили из ограды. Отряды за отрядами по порядку вытянулись вдоль пути, по одному человеку в ряд. Впереди каждого отряда свой вожатый, свой барабанщик, свой трубач и пятьдесят человек передовых, обязанных действовать сечкой и топором, рубить прутья, срезать кору на древесных стволах для обозначения пути, сшибать тростник, устранять или обрубать ветки, могущие мешать проходу наших сотен нагруженных носильщиков, валить целые деревья и накладывать их поперек ручьев, сооружать насыпи и бомы из ветвей и валежника вокруг каждой импровизированной стоянки, в которой мы ночуем после дневного перехода.
Если не окажется тропинки, авангард сам прокладывает ее, выбирая места, где заросли менее густы, и поспешно врезываясь в них, так как ничего нет утомительнее, как стоять на месте под жгучим солнцем с тяжелою ношей на голове. Если кустарник неудобный, сплошной, непроницаемый, сквозь него прорубают туннель.
Ловкий и смышленый народ должен у нас идти в дровосеки: в их рядах несдобровать ленивому или разине; лучше будет, если такой «гой-гой» бросит свою сечку и взвалит себе на плечи ящик или тюк.
Да и то ему надо держать ухо востро: три сотни выжидающих тотчас выйдут из терпения, им некогда стоять и нужно притом каждый миг быть настороже, оглядываясь то вправо, то влево, потому что стрелы бывают отравленными, а удары копьем часто смертельны! Они глазами должны рыться в лесной мгле, всеми чувствами прислушиваться.
Мои триста молодцев питают величайшее презрение к старикам и толстякам; этим последним таки порядочно достается от насмешливых товарищей, языки которых пронзают, как шпаги; и, опасаясь таких насмешек, всякий норовит как можно бодрее взмахнуть наточенной сечкой; острый топор так и сверкает в воздухе, подрезая деревья или стесывая со ствола широкую полосу коры; дровосеки прорубаются через кустарник, косят тростник, и следом за ними поспешает караван, вьющийся на протяжении полутора километров.
Только бы мне дождаться наших людей из Болобо, тогда ничто меня не задержит. Капитан Нельсон также подходит и обнимается с ними на прощанье; после этого я иду на свое место впереди колонны, а капитан становится в арьергарде.
Колонна остановилась в конце поселений или, лучше сказать, на рубеже дороги, намеченной на днях Нельсоном,.
На нем костюм вроде древнегреческого и на голове каска легконогого Ахиллеса. Трогаемся в путь. Будем итти какой-нибудь тропинкой вдоль реки, покуда не нападем на настоящую дорогу. Это было 28 июня г. Вплоть до 5 декабря, т. Один километр за другим, в непроходимой чаще бесконечных лесов, с тою лишь переменой декорации, что местами кусты и деревья пониже, местами повыше и толще, смотря по возрасту деревьев, по силе и свойству подлеска и, наконец, смотря по степени отенения от гигантских шатров, превышающих своими размерами остальную растительность.
Я должен посвятить несколько глав описанию этого длинного похода и сопровождавших его событий, ибо он впервые представил взорам цивилизованного человека громадную страну, совершенно неизвестную с тех пор, как «воды собрались в одно место и образовалась суша». Обещаю читателю быть кратким, хотя до весны настоящего г. Мы шли очень медленно, через каждые три или четыре минуты останавливаясь из-за перепутанных лиан; сечки и топоры пятидесяти пионеров беспрерывно были в деле, постоянно то рубя, то срезывая.
На каждые сто метров порядочной дороги приходилось средним числом сто метров затруднительного пути. В полдень, миновав Ямбуйские пороги, мы пришли к тому изгибу реки Арувими, который виден был с нашей стоянки; отсюда, за 6 или за 7 км выше нас, виднеется другой порог, кипучие волны которого сверкают на солнце.
Ниже их на реке показалась целая флотилия плывущих челноков. Жители Ямбуйи, очевидно, всполошили своих соседей. Когда около четырех часов пополудни мы подошли ближе, то увидели, что на островках по эту сторону водопада теснятся женщины и дети племени янкондэ, которых мы видели в первый раз.
Вооруженные туземцы почти на сотне лодок, расположенных по реке в определенном порядке, приблизились к нашему берегу и, следя за всеми движениями нашего каравана, по мере того как он мелькал в просеках или скрывался в чащах, стали издеваться над путниками, осыпая их насмешками и вызовами. Вдруг передовой отряд вышел на широкую просеку или аллею, метров шесть в поперечнике и около м длиной, в конце которой показались сотни три туземцев янкондэ; они что-то показывали жестами, кричали, и у всех в руках было по натянутому луку.
Мне никогда еще не случалось в Африке встретить что-либо подобное. Пионеры остановились. Что это значит? Эти язычники прорубили нам прямую и широкую дорогу к своему поселку, а сами, очевидно, приготовились драться!
Не зевать! Хворостом и ветвями, срубленными для расчистки дороги, туземцы завалили с обеих сторон входы в лес так, чтобы принудить нас непременно проходить по этой аллее. Вскоре пятьдесят пар глаз рассмотрели, что эта великолепная дорога густо усажена палочками длиною в 15 см, заостренными с обоих концов и наполовину воткнутыми в землю, но так искусно прикрытыми зеленью, что мы приняли их сначала за обрезки веток, срезанных для расширения пути. Я велел выстроить поперек дороги 24 человека в два ряда; переднему ряду приказал вырывать палочки, а заднему прикрывать работающих и стрелять, как только неприятель спустит свой первый заряд стрел.
Затем еще 12 пионеров послали мы лесом, по обеим сторонам дороги, и велели им проникнуть в селение. Едва мы подвинулись на двадцать метров по очищенной от палочек дороге, как в деревне показались столбы дыма, а по направлению к нам посыпался дождь стрел, ни в кого, впрочем, не попавших. Наши стрелки ответили. Передовые поспешили повыдергать остальные палочки, мы пошли скорым шагом и вступили в деревню одновременно с фланговыми. Весь караван бросился в атаку, пробежал насквозь через всю деревню, объятую пламенем, и, продолжая отстреливаться, остановился в каком-то предместье, в восточном конце местечка, которое еще не успели поджечь.
