Сколько ступенек на каменной лестнице в таганроге

И была музыка. Всякое изобретение или какая-либо новинка им тщательно изучались, и отец никогда не стес- нялся учиться или просто сказать, что о чем-то ничего не знает. Затем император надел на палец Евгении обручальное кольцо со словами:. До революции это считалось дурным вкусом.

Тем, что ни мемуаристы, ни документы архива III Отделения, на которых основан словарь, не дают никаких сведений о Воща- кине. То же самое можно сказать и о другом работнике «. Впе- ред! Кулябко-Корецкий, — о Янцыне. То же самое, что о работниках «Вперед! Ку л ябко-Кор ецкого ее состав выясняется для нас. Плеханов, Н. Русанов, О. Аптек- ман, И. Джабадари и некоторые другие. Мало этого: даже поли- тическая физиономия кружка лавристов не вполне для нас ясна. Большинство мемуаристов, описывая петербургских лаври- стов, изображает их как людей, внутренне чуждых революцион- ному движению.

Эти верные ученики Лаврова ограничив али свою деятельность «усиленной подготовкою» самих себя к буду- щему да кое-какими попытками пропаганды среди рабочих. По свидетельству Г. Недаром их учитель П. Лавров, по свидетельству Л. Дейча, говорил о них: «Я не лаврист; я давно не имею ничего общего с лицами, носящими эту кличку: своим поведением они скомпро- метировали и себя, и меня». Такую оценку петербургских лавристов можно найти в ме- муарах многих семидесятников.

До некоторой степени она находит себе подтверждение и в воспоминаниях Н. Кулябко- Корецкого. В конце своей книги он свидетельствует, что лаври- сты сохранили навсегда верность своим идеалам.

Очевидно, эти идеалы были таковы, что не мешали им оставить ряды рево- люционеров и всецело отдаться занятиям, может быть, и весьма почтенным, но к революционной борьбе отношения не имеющим. Очевидно, для них та пропаганда, которую они вели среди рабочих, была только эпизодом их жизни в студенческие годы.

Конечно, революционная пропаганда, которую в моло- дости вели эти люди, при таких условиях не могла иметь боль- шого значения в развитии революционного движения. Однако, те же самые мемуаристы, на которых мы ссылались выше, иногда совершенно иначе расценивают роль лавристов.

Так, напр.

Дело в том, что лавристы, ведя пропаганду среди рабочих, уделяли много внимания деятельности германской социал-демократии. Плеханов признает, что лавристы изображали западно-европейское рабочее движение и работу I Интернационала не в таком превратном виде, как бакунисты. Мало этого: Плеханов готов признать, что «если в программе образовавшегося зимою — гг.

Северно-Русского Рабочего Союза сильно слышалась социал- демократическая нота, то это, кажется, в значительной степени нужно приписать влиянию лавристов».

Таким образом, вопрос о роли лавристов в развитии нашего рабочего движения до сих нор остается недостаточно выяснен- ным и спорным. В последнее время среди некоторых историков замечается тенденция рассматривать петербургских. К сожалению, воспоминания Н. Кулябко-Корецкого, — может быть, потому, что автор их бывал в Петербурге только наездами, — не разрешают спорного вопроса о значении пропа- ганды лавристов среди рабочих. Не дают они материала и для выяснения социально-политической программы лавристов и их отношения к боевым вопросам тогдашней революционной жизни.

Однако, и те сведения, которые Н. Кулябко-Корецкий дает о составе кружка лавристов и о его деятельности, представляют значительный интерес для истории нашего революционного движения. Вот почему, несмотря на обильную мемуарную литературу по эпохе х годов, воспоминания Н. Кулябко-Корецкого вполне заслуживают опубликования. Дешевую, скромно меблированную комнатку в одно окошко на юг я быстро нашел за 1 7 франков, т. Прелесть найденной мною по столь дешевой цене квартиры заключалась в том, что небольшой деревянный швейцарского типа домик в три этажа с мезонином расположен был не по ули- це, а в глубине фруктового садика.

Население домика, состояло из мелкого, скромного люда: ремесленников, приказчиков, низших служащих, прачек и т. Все мужское взрослое население и дети школьного возраста с утра уходили из дому, и в нем оставались только женщины.

В этой удачно избранной и очень удобной для научных за- нятий квартире я благополучно прожил почти целый год вплоть до окончательного своего выезда из Цюриха. Наскоро устроившись на новосельи, я в тот же первый день по приезде в Цюрих отправился в поиски библиотеки русских цюрихских студентов, о книжном богатстве которой я слышал хвалебные отзывы еще в Гейдельберге и Лейпциге.

Их легко было сразу отличить от осталь- ных прохожих по небрежному костюму, громкой речи, оживлен- ной обильной жестикуляцией, по длинной шевелюре большин- ства мужчин и, напротив того, по стриженым волосам многих из молодых женщин. Здесь имелись налицо, кроме столичных русских газет и журналов, еще и многие провинци- альные газеты, с берегов Волги, из Одессы, Кавказа и т. Молодые люди этих национальностей входили в со- став «русских» студентов, и только поляки держали себя обо- собленно и имели собственные организации.

Рус- ские студенты не придерживаются обычаев швейцарских и не- мецких студентов, устраивающих по своим корпорациям кнейиы в местных пивных, и обыкновенно не посещают последних, кроме исключительных случаев. Не имея ни клуба, ни иного обще- ственного учреждения для своих встреч и очереденых сходок, они по необходимости избрали для этого читальню, с чем усердным читателям газет приходилось мириться и что вскоре, как это будет изложено далее, привело к мысли о приобретении в Цюри- хе собственного дома, в котором можно бы было расположиться удобнее, согласно обычаям далекой родины.

Вторая комната этого помещения отведена была собствен- но под библиотеку, т. Беглый обзор книгохранилища убедил меня, что библио- тека может быть причислена к разряду довольно богатых. Как я узнал постепенно впоследствии, библиотеку эту осно- вал за несколько лет до моего приезда русский эмигрант Роос; под псевдонимом этим скрывался Михаил Петрович Сажин, осуж- денный по возвращении в Россию на каторгу, перенесший жесто- кое заключение в одной из центральных каторжных тюрем, же- нившийся затем, будучи на поселении в Сибири, на одной из сестер Фигнер, а по восстановлении прав служивший некоторое время в компании «Надежда», а затем в Петербурге при редак- ции «Русского Богатства» секретарем или казначеем 1.

Будучи ближайшим другом, сотрудником и, можно сказать, правою рукою Михаила Александровича Бакунина по его де- ятельности среди русских революционеров, Росс основал эту би- блиотеку, как я узнал только впоследствии, с специальной целью распространения бакунинских идей среди русской моло- дежи; но по мере скопления в Цюрихе русских студентов и сту- денток она постепенно превратилась в библиотеку русских сту- дентов, официально была так переименована и под этим флагом получала из России от издателей и авторов большое количество периодических изданий и книг бесплатно или по пониженной це- не, что в связи с крупными доходами от многочисленных або- нентов, доходивших до душ, способствовало ее быстрому обогащению.

Заявив, что, прибыв в Цюрих с целью слушать некоторые лекции в университете, я спешу за- писаться в число абонентов библиотеки, чтобы использовать ее умственные богатства, я встретил в администрации ее не толь- ко любезный, но вполне ласковый и сердечный прием. Можно было удивляться, что в таком нежном, болезненном, почти чахоточном тельце могло заклю- чаться столько пламенной энергии, которая, как порок, загоралась в нем, как только его охватывала и поглощала какая-либо идея.

По тщедушной своей внешности и по быстро вспыхивавшему го- рячему темпераменту Смирнов настолько сильно напоминал Вис- сариона Белинского, что его Нередко называли «неистовым Ва- лерьяном». Уроженец Москвы, сын инспектора гимназии, он по- лучил первоначальное образование в гимназии, помещавшейся на Гороховом поле, в Басманной части г. Москвы, и по ее окончании в 1 ,г.

Временно, впредь до суда, освобожденный из тюрьмы, он, не дождавшись суда, эмигриро- вал в Швейцарию вместе с двумя товарищами — Александром Эльсницем и Владимиром Гольштейном, которые вскоре стали деятельными последователями Бакунина, а затем окончили свою жизненную карьеру очень популярными практикантами-врача- ми: Эльсниц — в Ницце, а Гольштейн — в Париже 2.

Бутурлин, не рискнувший эмигрировать, вышел из суда без неизлечимой ава- рии; благодаря привлечению к этому процессу он оказался только «недоучившимся» медиком и лишь по прошествии 25 — 30 лет, уже в пятидесятилетием возрасте, вместе со взрослыми своими сыновьями вновь поступил в университет на медицинский фа- культет и получил диплом врача почти стариком.

Жена его, Розалия Христофоровна Идельсон, занимала ме- сто библиотекарши. Это была молодая, красивая и очень изящ- ная брюнетка, небольшого роста, чрезвычайно приветливая и услужливая в обращении с читателями библиотеки.

Родилась она в состоятельной еврейской семье в одной из губерний на- шего Западного края. Окончив курс в местной женской гимна- зии, она заявила желание продолжать образование в высшем учебном заведении, но этому решительно воспротивились ее ро- дители.

Жизнь в семье, строго придерживавшейся ветхозавет- ных правил и обычаев, стала совершенно невозможной для мо- лодой девушки, усвоившей в гимназии взгляды, радикально рас- ходившиеся с семейными обычаями.

Нашелся мо- лодой человек, по фамилии Идельсон, который явился к ее ро- дителям в качестве жениха, получил согласие родителей и после венца немедленно выдал своей фиктивной жене свободный вид на жительство, по которому она получила заграничный паспорт » и укатила в Цюрих, где и поступила в университет на медицин- ский факультет.

Отсутствие материальной помощи из России вы- нудило ее занять платное место библиотекарши, поглощавшее все ее рабочее время, что на несколько лет задержало окончание ею медицинского образования, а с приездом в Цюрих Лаврова она вместе с Смирновым стала участницей кружка, издававшего за- тем русский социалистический орган «Вперед!

Приехал я в Цюрих в вакационное время, когда в университете , лекций не читалось, й потому я вплотную углубился в чтение книг на русском, фран- цузском и немецком языках. Прежде всего, конечно, я набро- сился на запретную в России русскую эмигрантскую литерату- ру и перечитал абсолютно все, вышедшее из-под пера Герцена и Бакунина, а затем перечитал и изучил все, что имелось в библи- отеке по части политической экономии и социализма. Чтение этой литературы произвело радикальный переворот в моем мировоззрении и вынудило в корне пересмотреть все раньше выработанные и усвоенные моральные, социальные и по- литические принципы.

Мне было тогда уже 26 лет, и я пережил только теперь тот умственный кризис, который обычно, в те времена, переживала русская молодежь в 1 8 — 20 лет и даже раньше, — в. Не видел я еще никогда «и железных дорог, ни даже газового освещения. Роскошные по архитектуре и монументальные по. С этого времени я стал горячим и в известном смысле слепым поклонником западно-европейской ци- вилизации, но поклонником по преимуществу внешних, наруж- ных форм этой цивилизации.

Обратная сторона медали осталась вне поля моего наблю- дения или, по крайней мере, на заднем, втором плане. Я, конеч- но, знал о существовании пауперизма на Западе, о бедственном положении наемных рабочих, получавших нищенскую заработ- ную плату, о неравномерном распределении земель и вообще бо- гатства между разными классами населения, о растущем мили- таризме, о бедствиях международных войн, затеваемых по пу- стяшным предлогам коронованными и некоронованными власти- телями.

Но все эти язвы казались лишь отдельными пятнами на феерической внешности культурной жизни народов, подобно то- му, как и солнце не без пятен.

О социализме я имел весьма смутное представление по ше- сти-восьми страницам университетского учебника, излагавшего 2 Кулябко-Корецкий. Запрещенные сочинения заграничной эмигрантской литературы в мое время не обращались еще в сре- де гимназической и университетской молодежи, по крайней ме- ре в Киеве. Только в пятом или шестом классе гимназии у меня в руках был один номер Герценовского «Колокола», получен- ный мною для прочтения от студента Вороного, ставшего впо- следствии убежденным поклонником - классицизма в роли дирек- тора гимназии, и более я не помню, чтобы в моем распоряже- нии были другие запретные издания.

Среди киевского студен- чества самыми передовыми кружками были поляки, мечтавшие о свободном польском «крулевстве» «от моря и до моря», и украинофилы-хлопоманы, стремившиеся к освобождению от гнета украинской литературы.

Все эти условия создали из меня, по окончании университет- ского учения и при вступлении в жизнь взрослого обществен- ного деятеля, убежденного поклонника западно-европейской культуры и цивилизации с ее недавно народившимся капита- лизмом и конституционным политическим режимом. Опыты практической жизни постепенно подрывали отдель- ные устои этого поверхностно воспринятого мировоззрения.

Разгоревшаяся в году фран- ко-германская война показала, что современные «цивилизован- ные» немцы в жестокостях и насилиях недалеко ушли от своих диких предков времен Аттилы и Валленштейна. Дикая расправа версальцев с коммунарами воскресила картины массового истре- бления инакомыслящих времен Диоклетиана и альбигойских войн. Таким образом уже ко времени приезда в Цюрих прекло- нение мое перед западной цивилизацией и вера "в спасительность конституционного строя и так называемого «правового» порядка были уже значительно подорваны.

С жаром голодного накинулся я прежде всего на сочинения А. Герцена и М. Последний не мог увлечь меня. Другое дело Герцен, которого я стал поглощать с заноем. Несравненная пре- лесть его публицистического стиля, гуманность воззрений, лю- бовь к народу и ненависть к угнетателям, убийственный сарказм его полемических выходок — все это совершенно меня очаровы- вало. Разоблачения раздутых либеральных знаменитостей в роде Аедрю-Роллена, Одилона Барро, венгерского «генерала» Кошута и других светил революции го года вылечили меня от пре- клонения как перед конституционной монархией, так и перед бур- жуазной республикой.

Говоря короче, Герцен утверждал, что в тайниках своей души русский народ всегда был и будет убежденным социалистом и приро- жденным атеистом и анархистом. Здесь не место входить в подробный разбор или критику этих воззрений Герцена.

Суждение его об атеизме русского народа встретили возражения со стороны тех, кто, напротив того, видел в народе русском избыток внимания именно к религиоз- ным вопросам в ущерб заботам о материальной стороне жизни, называя его «народом-ботоиокателем». С особенной энергией налег я, немедленно на чтение и изучение первого тома «Капитала» К. Маркса, в России тогда еще почти неизвестного, так как рус- ский перевод этого капитального труда в то время еще подго- товлялся с большими потугами и перерывами сначала Бакуни- ным, затем Лопатиным и, наконец, Даниэльсоном.

Глубоко науч- ный анализ экономического строя в капиталистическом обществе, произведенный Марксом в его. Только после ознакомления с учением Маркса я стал настоящим сознательным социалистом, тогда как до этого, начиная с университетских подов, я был лишь бессознательным социалистом, горячо сочувствующим обездоленному положению угнетенных и обиженных судьбою низших классов населения, но неясно и даже неверно понимающим причины такого угнетения, а в буржуазной формуле: «свобода, равенство и братство» при- знававшим лучшую панацею для искоренения всех социальных несовершенств.

Помню, что еще через месяц или полтора после моего водво- рения в Цюрихе на вопрос профессора политической экономии в Цюрихском университете д-ра Бёмерта — какою отраслью политической экономии я наиболее интересуюсь? Материалистом в области религии я стал уже давно. Помню, еще тринадцати лет, в третьем классе гимназии, перед одним из экза- менов, опасаясь вынуть неудачный билет, я еще молился богу, прося его чудесного вмешательства в мой экзамен, и хотя он милостиво удовлетворил эту просьбу, но я, неблагодарный, на следующий год, т.

Насильственное внедрение официальной обрядности в гимназии и отчасти в университете производило на меня отрицательное действие; я на всю жизнь возненавидел попов, без крайней необходимости, напр. За два года этой службы я убедился, что попал в такую же клоаку самодуров, невежд, взяточников и укрывателей преступлений, как те, которые изображены Гоголрм в его бессмертных «Мерт- вых душах» и «Ревизоре».

Напрасны были мои мечты. За исключением двух-трех симпатичных товарищей, тоже питомцев Киевского университета, почти весь остальной состав моих новых сослуживцев отличался от покинутых мною в Киеве только еще меньшей интеллигентностью и большей раз- вязностью в проявлении своих антисоциальных качеств. Чуть ли не с первого дня моего приезда на Кавказ я вошел в острый конфликт с прокурорским надзором. Полтора года я горел огнен- ным пламенем в борьбе с прокурором и судом, против меня воз- буждено было судом административное преследование, прекра- щенное.

Тифлисской судебной палатой под председательством известного своим прогрессивным направлением сенатора Егора Павловича Старицкого, с выговором Владикавказскому окруж- ному суду за лицеприятное возбуждение этого дела. Борьба эта меня довела до того, что я заболел. По медицинскому свиде- тельству моя болезнь названа тифоидальной крупозной плевро- пневмонией.

Долго лежал я при смерти, а встав с постели, получил двухмесячный отпуск за границу для восстановления сил. Главное управле- ние кавказского наместничества не вняло однако моей последней просьбе и уволило меня без прошения «за неявку на службу из отпуска».

И вот я наивно задумал заняться составлением труда монографии, или иосле- дования, или воззвания против нелепостей войны в наш про- возглашаемый гуманным век.

И действительно, я начал в сво- бодное от службы время собирать материалы для этого труда: разные статистические данные, изречения мудрецов-миротворцев и т. Конечно, во Владикавказе, где не было ни одной обще- ственной библиотеки, кроме жалких разрозненных коллекций в клубе, при полках и школах, трудно было заняться каким бы то ни было умственным трудом, и из моих фантастических замы- слов ничего не вышло.

Другая идея захватила меня в последние месяцы моего пребывания во Владикавказе до моей болезни. До Миртова я рассматривал современный общественный строй, как более или менее нормаль- ный, создавшийся постепенно из естественных условий истори- ческой жизни человечества и страдающий от единичных отсту- плений и болезненных наростов нормальной правовой жизни, как война, преступления против уголовного кодекса, яенравосудие, взяточничество, казнокрадство и т.

Не против коренных основ современных порядков я считал себя обязанным восставать и вооружаться, а против болезненных на них наростов.

Я был ослеплен этими новыми для меня концепциями и чувствовал себя на положении так в свое время осмеянного «кающегося дворянина». Состояние моей души лучше- всего определяется моим письмом к другу и товарищу моих гим- назических лет Владимиру Степановичу Шубе,, по болезни от- ставшему от меня в окончании университета.

Я его убеждал- последовать словам «учителя»: «Возьми крест свой и. Скептик и юморист Шуба, душою предавшийся учению - эпикурейцев, ядовито отвечал: «Я готов итти по стопам учи- теля, но не по дороге в Сольвычегодск».

Все изложенные здесь религиозные, философские и мораль- ные переживания моих детских и юношеских лет я старался опи- сать возможно объективнее, отрешившись как от современных своих взглядов, так и от тех, которые несомненно ложились на мой интеллект ,в различные этапы моей долгой и разнообразной духовной жизни. Я очень хорошо понимаю, как трудно восста- новить в полной точности подобного рода рассуждения, в осо- бенности по прошествии 50, 60 ,и даже 70 лет. Маркса дало мне новый, не только этический, но и строго научный фундамент под мои социали- стические убеждения.

Пока таким образом формировались мои новые езгляды, прошли учебные осенние ваканции, и в университете открылся осенний семестр. Согласно составленному раньше плану моих, занятий, я записался вольнослушателем у трех профессоров: у проф. Бёмерта — на лекции по политической экономии и на практические занятия в. Густава Фогта, родного брата популярного у нас в Росг сии женевского профессора Карла Фогта, — на лекции по фило- софии или энциклопедии права, точно теперь уже не помню; и у проф.

Иоганна Шерра, остроумного и популярного автора, многих книг, частью переведенных с цензурными сокращениями в России, — на лекции по истории XIX века. Однако опыт по- полнения моего университетского образования при содействии цюрихских профессоров оказался неудачен, и я через две-три недели совсем перестал ходить на избранные лекции. К сожалению, немецкий язык известен мне был лишь настолько, что я мог без труда поддерживать обычный обывательский разговор и почти без помощи словаря мог читать научные сочинения, но недостаточно был напрактикован в этом языке, чтобы вести беседы, а тем более горячие споры по слож- ным научным вопросам.

А менаду тем среди участников семина- рия я был единственный русский и притом несколько уже вку- сивший от плодов науки, благодаря чему ко мне нередко и сам профессор, и его слушатели обращались с просьбами осветить предмет беседы с точки зрения условий русской жизни, во мно- гих отношениях отличной от немецкой. В кратковременный период хождений на университетские лекции мои домашние занятия по политической экономии и со- циалистической литературе не прекращались.

Еще до начала семестра в них принял живое участие один русский студент Дмитрий Иванович Рихтер, с которым я познакомился в рус- ской читальне чуть ли не в первый день моего приезда в Цюрих. Интимная, сердечная и бескорыстная моя дружба с ним нача- лась с первых дней нашего знакомства и продолжалась без перерыва почти целое полустолетие — с года по год, до его смерти, причем за вое это время не было у меня с ним не только ссоры, но даже ни одной случайной размолвки, не- смотря на то, что изредка случалось мне горячо спорить по случайным частным разногласиям.

Это был человек удивитель- ной доброты и сердечности, вносивший всюду о собой элемент доброжелательности, хотя и приходивший быстро в крайний азарт и возмущение при встрече со всякой житейской неправдой и несправедливостью. Это был тогда молодой юноша, лет 22 — При своей необычайной скромности он не выдвигался на первый взгляд из толпы, и только более тесное знакомство с ним и с его трудами обличало в нем человека недюжинного.

Покровского, председатель Ста- тистической комиссии Вольного экономического общества. Сын обрусевшего немецкого купца в Москве и русской уроженки г. Окончив гимназию в Москве, Рихтер переехал в Петербург и поступил в Институт инженеров путей сообщения, где его постигла первая неудача в жизни. Не желая терять года и повто- рять уже пройденное, он решил уехать за граничу, где надеялся встретить большую свободу учения. Оставшиеся у него после этой катастрофы крохи оказались недостаточными для жизни в Америке, и он вынужден был вернуться в Европу.

В демократическом же Цюрихе дело кончилось тем, что благодаря заступничеству редактора влиятельной газеты Грей- лиха его на другой день освободили с извинениями. Рихтер мне показывал изломанный им зонтик, и это происшествие свидетель- ствует, что при внешней скромности Рихтера он умел энергично, отстаивать свои права и свою личность в случаях крайней необ- ходимости. С Рихтером я подружился в первые же дни моего пребыва- ния в Цюрихе.

Рихтер, как коренной москвич, был страстным поклоником чая, и эту страсть сохранил до старости, когда, напр. При этом чай он пил не крепкий и без вся- ких приправ, даже вовсе без сахару, точно настоящий китаец. И вот этот любимый им напиток послужил, как я сказал,, неожиданным орудием спайки в нашей дружбе. У меня оказа- лись принадлежности для изготовления чая, т. Мы набросились с жад- ностью на иностранную литературу по экономическим и соци- альным вопросам.

Помню, как теперь, как мы горячо увлекались чтением сочи- нений Фурье. Мы, конечно, не разделяли натянутых аналогий и слишком смелых обобщений, коими увлекшийся своей идеей утопического обще- ственного строя Фурье подкреплял свои умозрительные постро- ения. Мы любовались прелестью увлекательной картины, рисо- вавшейся в нашем воображении, а относительно условий, при которых этот «земной рай» может осуществиться наяву, мы, кажется, больше полагались на то, что вое в свое время «обра- зуется».

Я верил в про- гресс человечества, и не в смысле какого-либо метафизического закона поступательного движения в природе вообще, так как, будучи уже и тогда поклонником положительной философии О.

Конта, я презирал метафизику и не верил в благожелатель- ность какого-либо всемогущего «провидения». По законам механики раз начавшееся движение при тех же условиях должно, в общем, итти по первоначальному на- правлению с прогрессивно увеличивающеюся и ускоренною силою.

Только тогда возможно будет осуществление идеального социального строя без презумпции рабства, как у Платона, без предположения о предоставлении исполнения черных работ пре- ступниками, как у Томаса Мора, так как тогда будут отсутство- вать условия для образования преступников. Труд вовсе не проклятие рода. Приговор: «в поте лица добывай свой хлеб», произнесенный еврейским богом в трехе рожденным поколениям Адама, есть не более, как измышление невежествен- ных и злых вероучителей, создавших своего бога «по своему образу и подобию», т.

Поэтому соответственная умеренная работа не только не тягостна и вредна, но, напротив того, полезна для организма и доставляет человеку истинное наслаждение. Не да- рам столь практические индивидуалисты, как англичане, столь высоко ставят все виды спорта, а великие художники, ученые, изобретатели и путешественники не покидают своих работ, не- смотря на полное свое материальное обеспечение.

Только труд тяжелый, непосильный, подневольный и несоответствующий ор- ганическим, телесным и моральным склонностям трудящегося, составляет проклятие, но не рода человеческого, а несовершен- ства его строя. III Мои занятия в области политической экономии и социаль- ных учений шли очень интенсивно лишь в первые месяцы моего пребывания в Цюрихе, изредка лишь прерываясь сначала — рассказанной уже неудачной моей попыткой почерпнуть знания 30 в кладезе университетской науки, а затем — некоторыми экскур- сиями в другие области, о чем будет сказано в своем месте.

Но по прошествии пяти-шести месяцев усиленных умственных заня- тий они постепенно отходили на второй план по мере моего вме- шательства в общественные дела русской колонии, а затем, с при- ездом в Цюрих весною года моей младшей сестры Ольги вместе с ее матерью, а моей мачехой, почти совсем прекратились, так кая я вплотную занялся образованием и развитием сестры, молодой девушки лет, только-что закончившей свое скуд- ное образование в киевской женской гимназии.

Цюрихская колония русских студентов и студенток, в состав которой я вошел лишь постепенно, представляла собою явление совершенно исключительное и крайне оригинальное. К сожале- нию, в литературе я не нашел более или менее правдивого и беспристрастного ее описания. Бакунине», напечатанной в сборнике «О минувшем» за год, коснулся многих эпизодов тогдаш- ней жизни этой колонии, но, задавшись целью обелить действия тогдашней группы «бакунистов», изложил события односторонне и далеко неполно.

О степени его беспристрастия можно судить по тому, что кровавое избиение здоровяком «подполковником» Соколовым тщедушного и чахоточного Смирнова он просто на- звал «оскорблением действием». Русская колония в Цюрихе сыграла столь выдающуюся роль как в истории нашего рево- люционного движения, так и в истории женского образования и женской эмансипации, что нуждается в более правдивом и подробном изображении.

Считаю своим нравственным долгом, по мере сил и умения, пополнить этот непозволительный пробел. Обладая не особенно острою памятью, я тем не менее, несмотря на протекшее с того времени полустолетие, могу ручаться, что эта память мне в данном случае не изменит, так как исключи- тельные события того периода моей жизни слишком ярко запе- чатлелись в моем мозгу, и я слишком часто вспоминал различ- ные эпизоды этой жизни впоследствии.

Могу также ручаться и за беспристрастие, так как намерен правдиво изложить и свое поведение в некоторых эпизодах, которое я тогда же, по успокое- нии страстей, осуждал более строго, чем поведение других.

Жа- лею лишь, что не обладаю надлежащим художественным дарова- 31 нием, чтобы с достаточной выпуклостью и ясностью изобразить словами те яркие образы, которые запечатлелись в моей памяти. Был еще один бесцветный эмигрант-бакунист, окрывавший свое имя под псевдонимом Попова, известный среди товарищей своей будто-бы феноменальной силой и поразитель- ной трудовой выносливостью, в которой мне лично пришлось.

В близких отноше- ниях с бакунистами стбял также отставной подполковник рус- ской армии, бывший сотрудник «Русского Слова» и автор кон- фискованной правительством книги «Отщепенцы», сыгравший Детальную роль в последующим распрях, разгоревшихся вокруг русской библиотеки, — Соколов п.

Кроме того, вокруг Росса группировалось еще некоторое число «бакунистов», мужчин и женщин. По воспоминаниям Сажина, их было до 35 — 40 душ, а по моим наблюдениям не более 1 7, включая вышепоимено- ванных.

Из эмигрантов «диких», не входивших в бакунинскую партию, кроме упомянутого уже раньше секретаря библиотеки Валерьяна Николаевича Смирнова, могу назвать еще Александра Лонгиновича Линева, заведывавшего затем технической частью в типографии лавровского журнала «Вперед!

Оба эти эмигранта Линев и Александров были студентами одного из высших техниче- ских учебных заведений Петербурга, и эмигрировали, кажется, после каких-то студенческих беспорядков.

Был еще один эмигрант — Турский 1В , с которым мне не пришлось встречаться, так как он, еще до моего приезда в Цю- рих или же вскоре после этого, выехал в Кларан или Монтрэ вместе со студенткой Рашевской, вскоре умершей там от тубер- кулеза. Эта Рашевская, говорят, обладала недюжинными музы- кальными дарованиями и была популярна в Цюрихе, как автор распространенной и в России музыки на стихи Навроцкого об утесе Стеньки Разина: Есть на Волге утес, Диким мохом оброс Вслед за эмигрантами в особую группу можно включить профессоров высших учебных заведений в России, удостоивших Цюрих своим кратковременным или же и более или менее про- должительным посещением, вызванным, невидимому, тою же притягательною силою, которая собрала там такую массу моло- дежи.

По странной случайности, Цюрцх посещали в то время по преимуществу профессора Киевского университета. Впрочем, может быть, к такому заключению я пришел вследствие того, 33 3 Кулябко-Корецкий что, как недавно, всего четыре года перед тем, окончивший Киев- ский университет, я был более или менее знаком с большинством, профессоров этого университета и кратковременные наезды пред- ставителей других университетов остались мною незамеченными.

Йа числа же киевских профессоров упомяну прежде всего Ми- хаила Петровича Драгоманова, которого, впрочем, можно было уже и тогда причислить к категории эмигрантов.

Будучи про- фессором всеобщей истории в Киевском университете. Драго- манов за либеральный образ мыслей, за активное участие в киев- ской украинской «Громаде» и вообще за оппозиционное отноше- ние к учебному начальству, был удален с занимаемой им кафедры всеобщей истории Формально он, впрочем, не числился в то время в составе эмиграции, так как блестящие его публицисти- ческие статьи печатались тогда еще за его собственной под- писью, и даже в — гг.

В Цюрихе при мне метеором дважды промелькнул осенью года, а затем весною года Григорий Матвеевич Це- хановецкий, профессор политической экономии, перешедший тогда из Киева в Харьков. Это была очень светлая личность: когда в Харькове, во время его ректорства, вспыхнули было сту- денческие беспорядки, он, по рассказам очевидцев, вел себя с за- мечательным тактом, успешно защищал молодежь перед началь- ством и заслужил симпатии всего студенчества.

Я был с Цехановецним очень дружен, всегда сердечно принят был в его семье и до конца дней своих сохраню добрую память об этом умном и благородном общественном деятеле.

В дружеских отношениях находился я также и с другим профессором Киевского университета, прожившим тогда в Цю- рихе довольно продолжительное время, известным русским кри- миналистом Александром Федоровичем Киетяковским.

Избрав своей специальностью столь несимпатичную отрасль правоведе- ния, как криминалистика, он сумел внести в нее элемент гуман- 34 л ости. Два его известных исследования посвящены были борьбе против смертной казни и вопросу о борьбе с детскою преступ- ностью посредством системы воспитания в специальных для этого заведениях, т. В Цюрих он приехал с женою и двумя мальчиками сы- новьями и прожил там чуть ли не два месяца.

Поселился он в большом многоэтажном доме, сплошь населенном студентами, на улице Платте, неподалеку от моей квартиры. Я, не имея постоянного места для обеда, нередко при- ходил туда, чтобы обедать в его сообществе, и обыкновенно по окончании обеда заходил к Кистяковским на стакан русского чая, без самовара, впрочем, и мы с ним и его редкими гостями коро- тали время в сердечной беседе по животрепещущим обществен- ным вопросам.

На это я ему отвечал, что он находился совсем в ином положении: он напечатал уже не- сколько монографий и статей по своему предмету и составил уже себе имя в науке, когда был приглашен на кафедру; кандидат- ский экзамен перед профессорами, пригласившими его в свою среду, был пустою формальностью.

Он жил в Цюрихе с женою, урожденною Шумовой, которая слушала лекции по медицинскому факультету и по окон- чании курса в Берне, овдовев, долгие годы занималась, под своей девичьей фамилией, выдающимися научными работами в Институте экспериментальной медицины на Аптекарском острове в Петербурге.

С ними совместно жила и сестра ее, Шумова, также окончившая курс наук в Берне и впоследствии вышедшая замуж за профессора Петербургской военно-медицинской академии Си- мановского. Зибер принимал некоторое участие во внут- ренних делах цюрихской колонии, и я его часто встречал в чи- тальне, библиотеке и на собраниях по делам колонии. К нему мне придется еще не раз возвращаться в этих записках. В Цюрих он заезжал раз или два из Франции, где в то время работал в департаментских архивах, подготовляя выдающуюся работу по исследованию крестьянского вопроса во Франции в XVIII веке, работу, произведшую переворот во взглядах, гос- подствовавших на этот предмет во французской научной лите- ратуре.

Мне кажется, что И. Лучицкий принимал в то время некоторое участие в переговорах П. Лаврова с кружком лиц, задумавших издавать за границей русский революционно-соци- алистический орган «Вперед! К сожалению, эти переговоры остались вне поля моих на- блюдений. Некоторые, признаюсь, весьма смутные представле- ния об этих переговорах и об участии в них разных лиц, в том числе и о пресловутых трех программах П.

Лаврова, я соста- влял себе из многих разрозненных фактов. Лавров 36 не решился бы так резко отозваться о Драгоманове, так что как- будто бы остается этим незнакомцем-украинцем один Лучицкий. С другой стороны, и И. Кроме того, помнится, в Цюрих наезжали еще два степендиата, кажется, Московского университета, и один" из них — по кафедре фи- лософии, но с ними, кажется, я не знакомился и фамилии их не помню. Особенно следует здесь отметить пребывание тогда в Цю- рихе доктора Федора Федоровича Эрисмана, будущего профес- сора Московского университета по кафедре гигиены.

Смирнова, доктор Эрисман любезно снабдил меня медицинским свидетельством, которое я отправил во Вла- дикавказский окружной суд с просьбой об отставке по болезни. Будучи уволен русским правительством и выслан из России за либерализм, он затем временно приезжал в Россию в 1 году на съезд врачей и земских статистиков в Москве, где мне удалось вновь встретиться с ним после двадцатилетнего промежутка и даже фигурировать вместе с ним на общей фотографической пруппе участников I съезда земских статистиков в Москве.

Наезжали в Цюрих временно или проживали более или ме- нее продолжительное время и некоторые русские писатели и публицисты. О моей оригинальной встрече с Григорием За- харовичем Елисеевым я сообщу далее. Проживал, кажется, довольно долго, проездом из Северной Америки в Россию, беллетрист М а ч т е т, тогда еще неизвестный молодой человек, бывший затем в ссылке в Сибири и, как и многие другие талантливые ссыльные, ставший потом, по возвращении из ссылки, симпатичным и популярным беллетристом Коропчевского по выпуску в Петербурге научно- популярного журнала «Знание», Исидор Альбертович Г ольдсмит; целью его приездов были, повидимому, перего- воры с П.

Лавровым о сотрудничестве последнего в «Зна- нии» 21 , о печатании отдельных трудов Лаврова, между прочим, «Введения в историю мысли», и о порядке сношений редакции с автором в условиях недосягаемости для русской тайной полиции. Остальная масса русских временных жителей Цюриха со- стояла преимущественно из студентов университета и политехни- кума, из студенток и из небольшого числа лиц, более или менее с ними связанных, которых можно заключить под общую скобку представителей русской интеллигенции вообще.

Среднего роста, хорошо сло- женный и даже, можно оказать, коренастый, но подвижный, до- вольно темный блондин, с легким пушком на бороде и щеках, с открытыми светлыми и умными глазами, он привлекал к себе людей уже одною своею приветливою внешностью и оживленным темпераментом.

Окончив блестяще Киевский университет по естественному факультету и располагая весьма достаточными личными средствами, он выехал за границу с целью продолжать занятия по медицинскому факультету.

В Париже он познако- мился с Лавровым, а в Цюрихе подружился с Смирновым и Идельсон и стал энергичным участником переговоров этих лиц с представителями интеллигентного кружка молодежи в Петер- бурге, задумавшего предпринять и поддерживать издание за гра- ницей революционно-социалистического органа.

Судя по воспо- минаниям Лаврова, благодаря лишь энергичному участию Подо- линского в этих переговорах и личной его материальной под- держке, задуманное весьма сложное и требовавшее затраты круп- ных сил и больших материальных средств предприятие могло осуществиться ".

В Цюрихе Подолинский вел очень оживленный образ жизни, участвовал в организации журнала «Вперед! После рассеяния цюрихакой русской колонии вследствие пра- вительственного сообщения в апреле г. В году он поместил в журнале «Слово» очень интересную статью «Труд человека и его отношение к энергии», в которой пытался положить основы новой, совершенно ориги- нальной теории труда, как экономической категории, рассматри- ваемой под углом естественно-научных процессов.

Подолинского сначала поместили в психиатрическую лечебницу в Париже. Затем, когда выяснилась безнадежность его положения, родная мать его, испросив у правительства разре- шение на беспрепятственное возвращение ее больного сына в Россию, поместила его в собственном их доме в Киеве, по Ин- ститутской улице, где медленно, в состоянии полного слабоумия, угасала эта светлая личность, столь много обещавшая и отече- ству, и науке. Замечательно, что точно такая же судьба постигла и другого молодого ученого, подававшего самые радужные наде- жды в будущем, с которым я, вместе с Подолинским, делил мно- гие счастливые часы в беседах по экономическим и социальным вопросам на улице Платте, — Н.

Из других более или менее молодых людей, выдвигавшихся из общей массы по более деятельному участию в делах колонии, считаю необходимым упомянуть следующих: Филиппов, муж Веры Николаевны Фигнер, с которым она впоследствии формально развелась, чтобы не втягивать его в опасные перипетии своей рискованной революционной деятель- ности, был в Казани судебным следователем.

Страстно влюблен- ный в свою красавицу-жену, он не мог сопротивляться ее настой- чивому стремлению ехать за границу учиться медицине и, не желая расстаться с нею, вышел в отставку и последовал за нею в Цюрих. Здесь он принимал живое участие в общественной су- толоке и, хотя и не пользовался симпатиями наиболее экспан- сивных элементов, как сторонник умеренных политических взгля- дов, но тем не менее, вследствие своей сдержанности и тактич- ности, случалось, избирался даже в председатели или секретари общих собраний колонии.

Бывая затем не 40 раз в Самаре, я соблазнялся было посетить его, чтобы посмо- треть, каков он стал в роли судебного Юпитера-Громовержца, но не решился на свидание, не будучи уверен, как он примет непро- шенный визит бывшего участника и очевидца его былых юно- шеских «шалостей». В высшей степени симпатичной фигурой являлся князь Александр Алексеевич Кропоткин, родной брат из- вестного революционера-анархиста Петра Алексеевича Кропот- кина.

Чрезвычайно сдержанный и корректный, он охотно выслу- шивался в собраниях, и спокойные и рассудительные речи его действовали успокоительно на самые разгоряченные головы. Его постоянно предлагали в председатели собраний, и ему, при мяг- и неприятной обязанности в разгоряченном страстями собрании, кости его характера, трудно бывало отвертеться от этой трудной Помню, как однажды, в ожидании особенно бурного заседания, я прогуливался с ним по улице вблизи места сборища в ожида- нии открытия собрания, желая избежать особенно тяжелой в данном случае председательской повинности.

Он очень подру- жился с П. Лавровым и охотно проводил многие часы в бе- седе с ним, так как, кроме революции и социализма, у них были еще и другие интересные для дискуссии темы из области мате- матики и астрономии, коими Кропоткин специально занимался. По возвращении в Россию Кропоткин продолжал письменные дружеские сношения с Лавровым, и за письмо совершенно невин- ного содержания и, кажется, за фотографическую карточку Лав- рова, пересланную без всякой конспирации по почте, Кропоткин был сослан административно в Минусинск, где и застрелился от угнетавшей его тоски.

Револьвер, послуживший орудием его смерти, хранился как семейная реликвия у родственницы Кро- поткина, Антонины Севастьяновны Святловской в Петербурге. По прошествии более 30 лет после смерти Кропоткина этот ре- вольвер, без патронов и совершенно заржавленный и негодный к употреблению, во время обыска у ее сына был случайно усмот- рен полицейским в вещах А. Святловская беспрекословно вынуждена была уплатить штраф, но безрезультатно требовала возврата ей револьвера, не как «оружия», для пользования явно негодного, а как семейной ре- ликвии.

Доктор медицины Владимир Влад и миро в и ч Святловский отец проживал в Цюрихе с женою Раисою Самойлов ною, изучавшею там медицину. Вернувшись в Россию, он нигде не стяжал себе расположения лучшей части общества на всех разнообразных поприщах своей деятельности. Суворина и редактора «Приднепровского Края» в Екатеринославле, он всюду проявил в сильной степени свои знания, талант и трудоспособность.

Настоящее его имя было В л а- димир Сергеевич щ ербачев. Лет ему было около 35 и, следовательно, к числу учащихся причислен он быть не мог, а других целей или задач он так и не вы- яснил. Приехал он в Цюрих с женою и годовалым сыном Владимиром, будущим довольно известным в Петербурге композитором, подававшим большие надежды, но, к сожалению, рано умершим. Щербачев аккуратно посещал все наши собрания, охотно вмешивался в дебаты, но по преимуще- ству ограничивался шутливыми и ироническими замечаниями или же более или менее меткими афоризмами.

Так как юмор его был большею частью безобидный, то и вызывал не обиды или протесты, а только смех, и таким образом его участие в дебатах 42 составляло часто как бы увеселительную часть собрания. Он был небогатым землевладельцем Полтавского уезда и в х годах занимал в своем уезде почет- ное место выборного мирового судьи. Женился он на княжне Ши- ринской-Шихматовой из села Мануйловки на реке. В Аме- рике Щербачев имел табачную плантацию и теоретически и практически изучил табаководство, благодаря чему впоследствии занимал одно время должность специалиста по табаководству при министерстве земледелия.

Из остальных членов колонии могу вспомнить еще двух братьев Жебуневых, державших себя, вместе с несколькими другими молодыми людьми, довольно обособленно, так что я не имел случая с ними познакомиться. Насколько помню, мне передавали, что та- кая библиотека действительно была открыта в Симферополе и носила имя Туманова.

Обособленно держала себя группа молодежи, состоявшая из нескольких кавказцев грузин или армян — не знаю и несколь- ких русских, которую за какие-то подвиги, вероятно, за пьянство и буянство, окрестили нелестным именем «Негодницы», но в чем состояли их подвиги, точно сказать не могу 2Я. Отдельно может быть поставлен студент-медик Н. Васильев, тип уже и тогда отживавшего «вечного сту- дента», абориген Цюриха, член социалистического рабочего союза в Цюрихе, весьма опытный и популярный врач, охотно расто- чавший советы обращавшимся к нему за медицинской помощью Наконец, могу упомянуть еще петербургских студентов, участни- ков Лавровского кружка в Петербурге: Василия Егорови- ча Варвара и Льва Савельевича Гинзбурга, с ко- торыми я, впрочем, в Цюрихе не встречался, с первым — вероятно, вследствие его отъезда до моего появления в Цюрихе, а с послед- ним — вследствие того, что, приезжая в Цюрих для переговоров с Лавровым и Смирновым по поводу издания революционного органа «Вперед!

Женский персонал цюрихской русской колонии по своей чис- ленности едва ли уступал мужскому. Сколько ушатов помоев и грязи вылито было на головы этих злосчастных цюрихских «ни- гилисток»!

Помимо «злобных» инсинуаций Незлобива и громо- носных филштпик всей нашей консервативной печати, на них сы- пались обвинения и из разных общественных слоев. А между тем, прожив в. Голословные обвинения, подобные вышеприведенным, сы- пались на головы цюрихоких студенток не только из родных па- лестин, но иногда н со стороны местных цюрихских обывателей,, в особенности со стороны женщин.

Да это и понятно. Неожидан- но в Цюрих хлынула какая-то невиданная орава странных мо- лодых людей обоего пола, отличавшихся и особою внешностью, и оригинальными нравами. Все они, в числе до душ, посе- лились на тесной территории среди двух небольших предместий города — Готтингена и Оберштраоое, протянувшихся узкой лен- 44 той вдоль подошвы Цюрихской Горы, направо и налево от поли- техникума. Такое тесное размещение элементов, столь отличных от обычного вида немецких студентов-корпорантов, должно было невольно сосредоточить на себе внимание населения.

Пришлые молодые люди одевались в неопрятные блузы, тужурки и даже косоворотки, часто носили высокие, нечищенные сапоги, которые швейцарцы надевают разве только для охоты на болотную дичь, но никак не для прогулок по городу. К этому присоединяются столь обычные у нас, в России, среди студентов и семинаристов длинные нечесаные волосы, темные очки и вечные папиросы в зубах.

В России это обычное в университетских городах явление; здесь же, в Швейцарии, это ка- жется несообразным, диким, неприличным 1 , даже безнравственным. Надобно, впрочем, сказать, что неодобрительные и клевет- нические отзывы о русских студентах и «нигилистках» я встре- чал лишь на страницах консервативных газет и в устах закоруз- лых, заплесневелых старых профессоров. Повторяю, на основании личных, почти годичных ежедневных наблюдений могу свидетельствовать, что отношения между мо- лодыми людьми обоего пола были совершенно корректны, впол- не товарищеские, всякий флирт безусловно исключался, и не на- блюдалось признаков ни ухаживания со стороны мужчин, ни кокетничания и заигрывания со стороны женщин.

И это несмот- ря на то, что мужская половина была в самой поре наибольшего 45 развития пылких страстей, а между молодыми женщинами не- мало было красивых и даже красавиц. Овсянико-Куликовского, или светловолосая еврейка Анна Макаревич 31 , обе сестры Любатович 32 , упомянутые раньше Идельсон, ш-ше Гольдсмит 33 и мн. Подавляющая часть молодых девушек, собравшаяся в Цю- рихе, выезжала с родины за границу е намерением посредством труда и знания завоевывать для женщин равноправие полов и право женщины на труд, преследуя при этом интересы главным образом женщин привилегированных классов, так как крестьянки и вообще женщины рабочих, трудящихся классов не нуждаются в добывании «права «а труд», а напротив, в возможном облегче- нии и ограничении их труда.

Это направление задач и идеалов большиства предста- вительниц женской половины цюрихской колонии отражалось и на отношениях к ним мужской половины, придавая этим отноше- ниям характер простого товарищества, а никак не ухаживания.

Продолжая перечисление членов цюрихской колонии жен- ского пола, имена которых сохранились в моей памяти, упомяну еще группу молодых и даже совершенно юных девушек, которые общей коммуной поселились в доме госпожи Фрич, почему всю эту группу окрестили названием «фричи». Кроме упомянутых уже сестер Фигнер и сестер Любатович, в эту группу входили девушки, фигурировавшие затем в числе обвиняемых по москов- скому процессу пятидесяти.

Во главе их выделялась самостоя- тельным умом и талантливостью София Бардина, просла- вившаяся своею речью на том процессе, многократно печатавшей- ся в революционных изданиях. Получив за эту речь высшую для женщин меру наказания в приговоре судебной палаты, а именно 9 лет каторги, замененную затем вечным поселением в Сибири, она вскоре бежала из ссылки за границу и в Париже в го- ду, как говорят, от тоски и разочарования в ничтожности резуль- 46 татов ее самоотверженной деятельности, лишила себя жизни " 4.

Рядом с нею в той же группе фричей фигурировали в Цюрихе: сестры Субботины 35 , Александрова 36 , вышедшая в ссылке замуж за М. Натансона, Варвара Батюшко- ва 37 и Бетя Каминская Затем в моей памяти из знакомых мне цгорихчанок следуют: сестры Рашевские, из «оих одна — уже мною упомянутая как автор музыки на песнь об утесе Стень- ки Разина, и другая, тоже талантливая пианистка, Александ- ра Григорьевна Рашевская вышла в России замуж за студента-технолога В.

Варзара и вошла в состав кружка лав- ровцев в Петербурге зя. Вспоминаю, кроме того, родственницу Рашевских — Константинович 40 , затем Сухову и Южакову 4,1 , далее милых, но несколько наивных «барышень» — Богуславскую и Евецкую, далее симпатичную Н а- дежду Николаевну Леонтьеву 42 , вышедшую впослед- ствии в России замуж за моего приятеля, агронома и писателя Льва Аркадьевича Хитрово 43 , столь же симпатичную Л а зеб- н и к о в у, будущую супругу профессора всеобщей истории Ново- российского университета Афанасьева, и красавицу Фамильянт, будущую жену академика Овсянико-Куликовского.

Из более по- жилых женщин, кроме жен перечисленных раньше семейных муж- чин, вспоминаю еще студентку Крюкову, Лаврову 44 , ка- жется, дальнюю родственницу Кропоткиных, и Б аз илев- с к у ю, повидимому, принадлежавшую к фамилии богатых золо- топромышленников Базилевских, делавшую обыкновенно более значительные сравнительно с другими взносы жертвуемых сумм при бывших некоторых подписках.

IV Покончив на этом перечисление личного состава цюрихской колонии, сохранившегося в моей памяти, и общую характеристи- ку господствовавших в этой колонии нравов, перехожу, в роли объективного историографа, к описанию событий и происше- ствий, свидетелем или участником которых мне пришлось быть в промежуток с августа года по май или июнь года.

Кроме того, я уже неосторожно обнаружил свое звание при упомянутом раньше получении меди- цинского свидетельства от доктора Ф. Мне вооб- разилось, что, сопоставляя мое звание и мой приезд в Цюрих с арестом Нечаева, слишком «проницательным» русским, может быть, придет в голову заподозреть во мне агента русского пра- вительства, командированного для переговоров с местными вла- стями по поводу этого ареста. Избыток моего усердия в умно- жении знакомств в среде русских и в сближении с ними мог бы, мне казалось, подкрепить эти подозрения и поставить меня в по- ложение, недопустимое для моего самолюбия.

Как это иногда бывает, чего остерегаешься, то именно и случается. Этого мало: случайно обстоятельства сложились так, что я, помимо воли, оказался довольно близко прикосновенным к делу о выдаче Нечаева. Считаю долгом подробнее остановиться на этом эпизоде, оставшемся неопубликованным в свое время, о ко- тором я лишь изредка сообщал на словах более близким мне людям. Что же касается вопроса о его выдаче русскому правитель- ству, то, как юрист, я безусловно стою против этой выдачи. А так как престу- пления, в которых обвиняется Нечаев, — распространение проти- воправительственной пропаганды и участие в убийстве студента Иванова, заподозренного в предательстве, — несомненно имеют характер безусловно политический, то поэтому швейцарское пра- вительство имеет право и даже обязано отклонить требование России.

Последовав за хозяином, я застал у него благообразного госпо- дина средних лет с симпатичной интеллигентной внешностью, который отрекомендовался доктором медицины, психиатром, за- ведующим кантональной психиатрической лечебницей в окрест- ностях Цюриха, в деревне, название которой теперь забыл, но где впоследствии мне пришлось даже лично побывать.

Выслушав вторично повторенное мною вышеприведенное мое мнение о Нечаеве, он заявил, что воя господствующая в Цюрих- ском кантоне либеральная партия придерживается того же взгляда и настаивает на отказе русскому правительству в выда- че Нечаева, но, к сожалению, член кантонального совета, заведую- щий внутренними делами и полицией, доктор Пфеннингер, по соображениям, поводимому, крайне неблаговидным, разошелся по этому вопросу со взглядами партии, благодаря чему в канто- нальном совете образовалось большинство, благоприятное домо- гательствам России Побег этот, по его мнению, организовать довольно легко, так как кантональная тюрьма устроена в непрй- -4 Ку,- ябко-Корецкий.

По мне- нию моего собеседника, побег Нечаева легко можно было бы устроить, если бы какая-нибудь принадлежащая к его партии рус- ская студентка испросила разрешение на свидание с ним. Остав- шись, по существующему, в тюрьме порядку, наедине с Нечаевым В его камере, она могла бы обменяться с ним костюмами и в одежде Нечаева улечься на кровать, притворившись больною или Спящею, Нечаев же. Ее, конечно, задержали бы в тюрь- ме, но затем, по рассмотрению ее героического поступка, она, по всей вероятности, как иностранка, была бы просто вьгоелша из пределов государства.

Выслушав собеседника, я сказал, что участвовать в органи- зации побега Нечаева я не намерен, но считаю своим долгом пе- редать выслушанный разговор дословно и немедленно знакомым мне бакунистам, предоставив им самим, в случае надобности,- снестись с ним непосредственно.

Долгие годы я оставался в недоумении, почему столь просто задуманная попытка освободить Нечаева не была использована. Разгадку этого недоумения нашел только через 40 и более лет, прочтя в воспоминаниях о Бакунине бывшего бакуниста Земфи- рия Ралли сообщение о том, что прошита попытки к освобождению Нечаева авторитетно высказался тогда сам Бакунин. Нечаевым ». Таким образом оказывается, что попытка освободить Нечае- ва из цюрихской тюрьмы не состоялась по настоянию Бакунина, применившего к этому случаю взгляды самого Нечаева на отно- шения революционера к своим же товарищам по партии, так что,.

Ралли - Арборе «Из моих воспоминаний о М. Однажды, проезжая мимо полей, она заметила среди работающих там крестьян беременных женщин и велела им идти домой. Муж был разгне- ван этим и навсегда запретил ей вмешиваться в дела управления поме- стьем. Через год он скончался. Ее старший сын впоследствии стал генералом, одним из героев войны с Наполеоном2. Когда молодая вдова Екатерина Раевская выходила замуж за генера- ла Давыдова, она имела двойное приданое.

Оставшись вдовой вторич- но, она еще раз умножила богатство. Затем она уехала из Петербурга и поселилась на юге России, проводя большую часть времени в Камен- ке, имении, находившемся в Чигиринском уезде Киевской губернии. К этому времени у нее уже была большая семья.

Младший сын Василий был еще ребенком, когда старший сын женился и имел своих собствен- ных детей. Екатерина Николаевна Давыдова была интеллигентной женщиной, и ее дом посещали знаменитые деятели культуры.

Там бывал великий русский поэт Пушкин, посвятивший некоторые свои стихи членам се- мьи. Она была дочерью Антуана герцога Грамонского, наслед- ственного маршала Франции. Через нее были связаны между собой три аристократические семьи России, Англии и Франции, поскольку сестра Аглаи, Корисанда Армандина Леония, была замужем за английским гра- фом пятым графом Танкервильским. Он жил в Мит- тау, маленьком городке на западе страны. Александр и Аглая большую часть времени жили в Каменке.

Их кузен, знаменитый партизан и поэт Денис Давыдов, назвал Аглаю магнитом, который притягивает к себе опаленных в битве героев, государственных деятелей и поэтов. Молодой Денис Давыдов с завистью наблюдал, как старшие участво- вали в многочисленных кампаниях, которые имели место в конце восем- надцатого — начале девятнадцатого века.

Наконец в году он был назначен в корпус генерала князя Багратиона. Он отличился во многих боях наполеоновских войн. В году Денис Давыдов разработал чрез- вычайно эффективную тактику нападения на войска Наполеона, изоли- руя колонны и небольшие отряды войск.

Он увеличил свое соединение, 2 Николай Николаевич Раевский участвовал в Бородинском сражении. К концу кампании фельдмар- шал Кутузов передал в его распо- ряжение целую бригаду казаков. Партизанская война, которую ор- ганизовал Давыдов, явилась при- мером для партизанских действий во время последней войны в Совет- ском Союзе.

Партизанская тактика Давыдова была применена войска- ми Тито в Югославии и бойцами Французского Сопротивления. Компания, проживавшая в Ка- менке, проводила время, обсуждая современные проблемы. Мужчи- ны ухаживали за ветреной Аглаей и ее хорошенькой дочкой Аделью, которую позднее обожал Пушкин, будучи гораздо старше ее.

Как и во всех русских семьях, здесь про- живала свита старых теток, кузин и сирот, которых содержали их бо- Денис Давыдов. Среди них была маленькая девочка Сашенька Александра Ивановна Потапова, которая, как поговаривали, была дочерью дворецкого. Она была вроде как удочерена моей прапрабабушкой и воспитана, по тогдаш- ним понятиям, как барышня. Это, однако, не препятствовало тому, что она целовала руку дворецкому всякий раз, когда он прислуживал ей за обедом.

Некоторые говорили, что она была дальней родственницей Да- выдовых или, возможно, Потемкиных. Я не могу сказать, какая из этих версий верна3. Как бы там ни было, она была запуганной, застенчивой девочкой, которая жила в задних комнатах дома и считалась более или менее членом семьи, но о ней упоминали мало. Во время поездки императора Александра по югу России покрови- тельница Сашеньки Потаповой устроила в своем киевском доме бал.

Там было много красивых дам, но в середине вечера император вдруг заме- тил застенчивую девушку, которую нечасто приглашали танцевать. Он тут же направился через весь большой зал к ней и с самым вежливым поклоном пригласил ее на контрданс.

Сашенька, вместо того чтобы сде- лать реверанс и принять приглашение, бросилась бежать. Император по- 3 Она была дочерью губернского секретаря. Биографический справочник. Сашенька бежала, а высокий импера- тор его рост был см , посмеиваясь, быстро шагал за ней. Наконец девушка добежала до своей комнаты и спрята- лась под кроватью, но ее ноги торчали из-под кровати.

Император всея Руси Александр I наклонился, вытащил де- вушку из-под кровати, взял ее на свои сильные руки, принес в бальный зал, где они протанцевали контрданс, как этого хотел Александр. Сашенька с удовольствием вспоми- Император Александр I Павлович нала этот эпизод всю свою жизнь и, рассказывая о нем, радостно улыба- лась.

Я об этом услышала от мамы. Младший сын Екатерины, Василий Львович Давыдов, был добрый, красивый человек, равнодушный к славе и светскому великолепию, которые его окружали. Он свободно говорил по-французски, но всегда настаивал на том, чтобы разговаривали по-русски. В году Василий Львович оставил военную службу и поселился в Каменке.

Он и очаровательная Сашенька жили в одном доме. Есте- ственно, следствием этого было то, что они полюбили друг друга. Васи- лий предпочел Сашеньку всем придворным дамам, и она не смогла про- тивостоять ему. Сашенька забеременела, Василий тотчас сообщил мате- ри о том, что случилось, Екатерина посоветовала своему младшему сыну не спешить с узакониванием положения, но приказала прислуге приго- товить комнаты для молодых.

С этого времени Сашеньку считали женой Василия Львовича. Было решено, что свадьба состоится позднее. В мае года Василий Львович венчался с Сашенькой. К этому времени у них уже было четверо внебрачных детей — Мария, Михаил, Екатерина и Елизавета. В Каменке собиралась блестящая компания молодых людей, кото- рые обсуждали все, что им довелось увидеть за границей. Они жадно читали произведения французских писателей и вдохновлялись идеями французской и американской революций. В эти годы зародилась мысль о создании тайного общества.

Постепенно образовались две группы, раз- деленные большим российским расстоянием. Одно из тайных обществ было основано в Петербурге. Другое организовалось на юге России со Реформаторы собирались у Василия Да- выдова ночами на маленькой мельнице у реки Тясмин. Под предлогом купания молодые люди встречались, чтобы побеседовать и разработать планы национального возрождения. Конспирация усиливалась. Их пла- ны были амбициозными. Если бы они не сумели добиться более демо- кратического правительства при тогдашних российских правителях, то стали бы бороться за республику.

С самодержавием же должно быть по- кончено. Пушкину, который был частым гостем Каменки, доверяли не полно- стью. И не потому, что опасались предательства. Знали, что он человек импульсивный, и боялись, что он может что-либо выдать из-за своей без- заботности. Кроме того, при огромном уважении к великому поэту хо- тели предотвратить возможность того, чтобы он оказался вовлеченным в такую опасную конспирацию. На сахарном заводе Давыдова был управляющим шотландский ин- женер Шервуд.

В свободное время он шпионил за конспираторами. Его заметки об их планах через графа Аракчеева дошли до императора Алек- сандра I. Император отказался принять меры против заговорщиков, за- метив: «Я сам разделял такие мечты и совершал ошибки.

Не мне быть жестоким». Вскоре после этого Александр I умер в Таганроге, на юге Рос- сии. Детей у него не было.

Самоцветная полоса Урала. Часть 1. Тайны Невьянского некрополя...

Предполагалось, что его преемником будет ве- ликий князь Константин. Однако Константин был женат на поляч- ке-простолюдинке и вынужден был тайно отказаться от своих прав на трон.

До смерти Алексан- дра документ об отказе держался в тайне даже от Николая, третье- го брата. После смерти Алексан- дра последовали несколько дней неопределенности в отношении наследника трона. Заговорщи- ки, которых отказался наказать Александр, решили воспользо- ваться междувластием. Около солдат вышли строем на Сенатскую площадь в центре Петербурга.

Для пра- Василий Львович Давыдов — Войска Николая численно превосходили декабристов.

Депальдовская лестница - Каменная лестница в Таганроге

Несколько часов войска стояли друг против друга. Декабристы не знали, что делать. У них не было реального плана действий, и солдаты не понимали, чего от них хотят офицеры. Импера- тору не хотелось начинать свое царствование с расправы, но с наступле- нием темноты был отдан приказ стрелять.

Несколько пушечных выстре- лов рассеяли восставших. Около шестидесяти из них были убиты. Сотни были арестованы. Мой прадед Василий Львович Давыдов поначалу не был арестован, но когда он услышал об арестах других, то сдался сам. Донос Шервуда явился главным документом для обвинения заговор- щиков южной группы.

Шервуд был награжден, и ему было пожаловано российское дворянство с титулом Шервуд-верный. Для суда над заговорщиками, обвиняемыми в государственной изме- не, был назначен специальный суд. После долгого расследования был вынесен приговор. Пятеро были казнены. Остальные среди них Васи- лий Давыдов были приговорены к пожизненной каторге в Сибири.

Та- кой приговор означал политическую и гражданскую смерть. При таких обстоятельствах женам разрешалось оставить своих мужей, но никто из них этого не сделал. Год спустя после декабрьского восстания холод- ной зимней ночью из Петропавловской крепости Петербурга, располо- женной на берегу Невы, выехала вереница телег. Это декабристов везли в Сибирь.

Они были закутаны в арестантские шинели, к поясам вокруг талии и к металлическим кольцам на ногах были закреплены цепи. Это путешествие тянулось долгие дни. На пути им приходилось переносить ужасный холод и грязные тюрьмы. Иногда не было лошадей и телег, и тогда они шли пешком. Все жены решили оставить своих детей и по- следовать за мужьями в Сибирь, но это означало, что они лишались всех привилегий. Жена Василия Сашенька последовала за мужем, как и все остальные.

Но если другие жены удостоились самых высоких похвал, о мужестве Сашеньки было сказано немного. Она была замужем за Ва- силием Давыдовым, которого в Москве и Петербурге считали забавным, умным и чрезвычайно богатым, но она не принадлежала к аристокра- тическому роду. Этого было достаточно, чтобы повлиять на отношение окружавших ее людей. Она едва упоминается в книгах о декабристах, но в семейных архивах есть много интересных сведений о ней.

Сашенька Давыдова с помощью друзей собрала достаточную сумму денег, чтобы отправиться в поездку в Сибирь. Она взяла с собой няню своих детей. Две женщины ехали в кибитке закрытой коляске , меняя лошадей на каждой почтовой станции. Я помню эти почтовые станции, хотя наша семья никогда ими не пользовалась.

Мы совершали поездки из Киева в наше имение на собственных лошадях. А обычно нанималась Прибывая на почтовую станцию, вы входили туда, отдыхали, спрашивали самовар и еду. Еду можно было заказать либо ис- пользовать то, что было с собой. Станционный смотритель должен был дать лошадей до следующей станции. Все, однако, зависело от того, на- сколько важной вы были персоной, и от того, имелись ли в наличии ло- шади.

Иногда лошадей не было, и вам приходилось ждать целый день, а то и два-три дня, пока можно было заполучить новую упряжку и про- должить путь. Вот так и ехала Сашенька.

Часто случалось, что лошадей на станции не было. Ког- да наконец они прибыли в Сибирь, им надо было являться к властям — к начальнику полиции или к какому-либо другому местному властите- лю, чтобы предъявить свои документы. Приходилось просить помощи у местных властей, чтобы добраться до места назначения. Некоторые из этих людей были добры и относились с сочувствием, но попадались и люди противоположного свойства.

Страна огромная. Что происходило далеко в Сибири, не всегда было известно в больших городах. После долгого и изнурительного путешествия Сашенька прибыла на место. Ее муж находился в одной из огромных сибирских тюрем, ко- торые все еще существуют в Сибири и, к сожалению, до сих пор исполь- зуются по назначению.

Сашеньке необходимо было найти маленькую избушку, где она могла бы поселиться на первые месяцы ее пребывания. В этот период она поч- ти не видела мужа.

Ей удавалось его увидеть, лишь когда заключенных вели на работу. Охранники, конвоировавшие заключенных, разрешали Сашеньке передать пищу мужу и другим заключенным. Много лет спу- стя заключенным разрешили жить вместе с женами в отдельных избуш- ках на территории тюрьмы. В течение первых десяти лет своей жизни в Сибири все декабристы были в цепях.

Каменная лестница (Таганрог) 2021

Такова была жизнь моих праро- дителей. У моей матери были два документа, которые принадлежали ее деду, два небольших квадратика — один бледно-розовый, другой светло-серый. Это были кусочки шелковой ткани, которая использовалась для платьев того времени.

На этих квадратных кусочках мелким почерком был на- писан список книг на русском и французском языках, которые Василий Давыдов хотел, чтобы ему прислали для образования его детей в Сиби- ри. Эти «шелковые» письма были написаны на французском языке и от- правлены не почтой, а пришиты к широкой юбке няни, когда она пое- хала домой. Когда няня последовала со своей хозяйкой в Сибирь, то ее не лишили гражданских прав. И в отличие от своей хозяйки она могла выехать обратно в Россию без особого разрешения.

Отправившись в Сибирь вслед за мужем, Сашенька оставила своих де- тей у графини Чернышовой-Кругликовой в Петербурге. Все московское имущество Давыдовых, существовавшее со времен Ивана Грозного, было конфисковано, но Каменка осталась. Она должна была перейти к двум сыновьям Сашеньки Николаю и Петру, родившимся после женитьбы Ва- силия.

На них не было пятна незаконнорожденных, как и на всех других детях, которые родились уже в Сибири. Имение его совершенно не интересовало. Не очень трогала и судьба де- тей его революционного кузена. Бобринский поручил Каменку управля- ющему, который разграбил имение. Роскошный дом, в котором когда-то Пушкин, растянувшись на бильярдном столе, писал свои поэмы, частич- но сгорел и затем был снесен. Управляющий продал мебель и выпил все оставшееся шампанское.

Но в конце концов Нико- лай и Петр приехали в свои владения. Николай поспешно разделался со своей службой и вернулся в Каменку, что- бы спасти, что еще было воз- можно.

Я должна сказать, что оба, он и его брат, были до- вольно буйными молодыми офицерами. Об одном из них как-то доложили императору Николаю I, который сказал: «Ну хорошо, если он собира- ется и дальше вести себя та- ким образом, то отправьте его повидаться со своим отцом в Сибирь. Это его охладит». Я рада заметить, что Петр Да- выдов действительно съездил повидаться с отцом и что пое- Лев Васильев Лев Васильевич Давыдов , хал он свободным человеком.

Семеновский полк, — гг. Тем временем у его родителей 1-й Московский кадетский корпус. Зачислен в Сибири родились и другие сразу во второй класс. Начальником корпуса дети, и четвертым среди них был его двоюродный дядя — Л. Портрет хранится в фондах Не только у моего прадеда, Красноярского краевого краеведческого музея. Об этом доложили императору Николаю, и он распорядился, чтобы заклю- ченные могли отправить своих детей на пансион в император- ские учебные заведения в Петер- бург под его личную опеку.

При этом было одно условие: дети не должны были выступать под фа- милией отца, а использовать только имя. Некоторые декабри- сты отказались из гордости, счи- тая это очередным унижением. Но Давыдовы решили восполь- зоваться разрешением. Таким образом, мой дед, тогда маль- чик лет десяти или одиннадцати, получил возможность поехать в Петербург под именем Льва Васильева.

Его определили в ка- детский корпус, и там он впервые встретился со своими старшими Татьяна Алексеевна Себенцова братьями. Из корпуса он вышел — в Красноярске на могиле офицером гвардейского полка, ее прапрадеда — декабриста Василия но на военной службе пробыл Львовича Давыдова прим.

Старший брат Николай предложил ему управление имением в Каменке, которое находилось в печальном состоянии. Василий Львович из Сибири уже не вернулся. После истечения тюрем- ного срока он должен был проживать в Красноярске и умер там до того, как императором Александром II была пожалована полная амнистия.

Его жена вернулась в Каменку вдовой, где ее жизнь и завершилась в возрасте 93 лет в мире и довольствии в окружении семьи.

Интересно отметить, что декабристы стали героями и идеалом моло- дой интеллигенции, писателей и поэтов современной России, включая тех, кому и самим пришлось провести многие годы в концентрационных лагерях. Глава 2 Каменка после декабристов В году мой дед Лев Васильевич Давыдов, сын декабриста, же- нился на Александре Ильиничне Чайковской, сестре композитора, и привез свою жену в Каменку.

Это открыло страницу новой жиз- ни, новой эпохи в Каменке, может быть, не столь величественной, как прежде, когда жила здесь с семьей сказочно богатая Екатерина Никола- евна Давыдова, вдова Льва Васильевича Давыдова и племянница Потем- кина, и где сын ее, молодой декабрист Василий, строил заговор и встре- чался со своими друзьями.

Но все же благодаря молодой паре, Льву и его жене Саше, Каменка снова стала центром друзей, семьи, родственников и культуры. Композитор Петр Ильич Чайковский приезжал сюда, жил здесь и одно время считал Каменку своим домом. Довольно любопытно, что ни в одном из известных мне писем Чай- ковского не упоминается, как в Каменке родилась, кажется, как панто- мима с музыкой Чайковского, «Спящая красавица». Дядя Петя для детей Давыдовых был добрым и любимым дядей, который, бывая в Каменке, никогда не отказывался играть на фортепиано для их танцев или ак- компанировать на всех их любительских спектаклях.

Так в этом имении на широких просторах Украины и была поставлена «Спящая красавица» с музыкой будущего композитора, известного и признанного во всем мире. Что из этой импровизации было потом включено в окончатель- ную партитуру балета, никто не может сказать. Должно быть, это собы- тие происходило около года, когда Татьяне, которая играла принца Дезире, было шесть лет, Вере-Авроре — пять и моей матери Анне — че- тыре.

Мама была слишком мала, чтобы иметь настоящую роль в пьесе. Ее одели в костюм Купидона и посадили у изголовья ложа Авроры охранять ее сон. Позднее, когда дети подросли, девочки Давыдовы часто устраивали танцы, и кто же, как не дядя Петя, играл в этих случаях бесчисленные вальсы и польки.

Однажды во время такого мероприя- тия Чайковского попросили аккомпани- ровать девочкам для танцев. Случилось так, что Чайковский, уставший от прослу- шивания по утрам упражнений на фор- тепиано моей мамы, которая в соседней комнате по заданию своего учителя разу- чивала сонатину Кулау, стал импровизи- ровать все польки и вальсы на злополуч- ную тему Кулау, пока его сестра не взмо- лилась, чтобы он изменил мотив.

Кулау полно- Чайковская, в замужестве стью убил все мое вдохновение! Матриархом Каменки была вдова декабриста, Александра Ивановна, а некоронованным королем был ее второй сын Николай Давыдов. Ни- колай не был лишен прав и привилегий и вместе с Петром унаследовал Каменку. Он остался холостяком, но имел довольно много любовных связей с дочерьми крепостных крестьян, ко- торые родили нескольких детей.

Мальчики не усыновлялись и должны были жить деревне. Они виделись с отцом по вечерам в большие празд- ники, такие как Рождество, Пасха, и, возможно, в дни рождения отца и свои. По таким случаям их привозили в большом ландо, запряженном четверкой лошадей, в сопровождении всадников с зажженными факела- ми. В доме отца они целовали ему руку, получали подарки или деньги, а затем их отвозили обратно в деревню. Иначе обстояло дело с дочерьми. С ними обращались как с членами семьи Давыдовых.

Я очень хорошо помню двух из них, тетю Веру и тетю Тасю. Мама мне рассказала, что они дочери Николая, лишь когда я стала взрослой. Дядя Николай умер в году, когда ему было за девяносто. Он был ужасным ипохондриком и заставлял местного врача ежедневно наве- щать его, а местный аптекарь для поддержания здоровья каждый день готовил ему бутыль с сиропом и водой.

У него не было никаких болез- ней, но он тем не менее постоянно измерял температуру. Однажды он и в самом деле заболел, и доктору пришлось прописать ему настоящее Чайковские — Давыдовы — фон Мекк лекарство. Привыкший глотать сиропную смесь в больших количествах, дядя Николай залпом проглотил целую бутылку лекарства.

Доктор пере- пугался, что отравил его, но ничего не случилось. Надо сказать, что сестра Чайковского не сразу привыкла к Каменке. Какой бы интересной личностью ни был сам Чайковский, его сестра Александра была личностью не меньшей. Очаровательная и добрая, она еще была прирожденная целительница. Мама рассказывала мне, что, если у кого-либо из детей болела голова, достаточно было, чтобы моя ба- бушка прикоснулась рукой к больному месту, как боль мгновенно исчеза- ла.

Крестьянки часто звали ее во время родов. Они говорили, что стоило ей появиться, как исчезали боли и страх. Однажды она ехала со станции в Каменку и правила четверкой лошадей, запряженных в большую кры- тую повозку. Разразилась ужасная гроза, стало темно, гроза громыхала прямо над головой.

Вдруг моя бабушка сказала: «Дети, смотрите». Она подняла руку вверх, и дети увидели, что вокруг ее головы и вокруг паль- цев вспыхнули светящиеся ореолы. Мой дед Лев обожал ее. Но как все люди, обладающие способностью и силой исцелять других, она не могла помочь самой себе. У моей бабушки был дар провидения. Однажды, когда она болела, моя мама читала ей монотонным голосом, чтобы она заснула. Она задремала.

Вы пришли проститься». И она назвала имя соседки, которая в это время серьезно Мама инстинктивно взглянула на часы. Затем бабушка сказала: «Спасибо вам, что пришли. Я желаю вам радости в будущей жизни. Про- щайте». Потом она повернулась к маме и сказала: «Г-жа М. Мама снова посмотрела на часы, и когда пришло известие о кончи- не этой старой дамы, время ее смерти совпало с бабушкиным видением.

Бабушка Александра Ильинична почти всю свою жизнь страдала от камней в желчном пузыре, и, поскольку ее мучили невыносимые боли, она приобрела привычку принимать морфий. Дело зашло далеко, и она сделалась морфинисткой. Она боролась с этой привычкой, но ино- гда жажда наркотика становилась настолько сильной, что ею овладевали чувства ненависти, страха и отчаяния.

Этот дневник был у меня отобран, когда меня арестовали, и больше я его никогда не видела. Что превратило мою бабушку из милой девушки, на которой женил- ся мой дед, в трагическую личность? Я думаю, что одной из причин не- счастья явилась судьба ее первых двух дочерей, Татьяны и Веры. Как и все дети Давыдовых, они воспитывались в каменском имении. Моя мама была единственной девочкой, которую отправили учиться в шко- лу-пансионат в Петербург.

Татьяна была трудным ребенком, капризная и непредсказуемая в настроении, хотя с возрастом она постепенно изме- нялась в лучшую сторону. Чайковский в своих письмах упоминает, что, когда он увидел ее позднее, то «нашел, что Таня стала гораздо лучше, чем была до сих пор.

Гораздо спокойней, проще и не так важничает, как прежде». Когда ей исполнилось семнадцать лет, она поехала в Петербург по- гостить у своей тетки и там познакомилась с молодым офицером. Они решили пожениться.

Но ее выбор очень скоро обернулся ошибкой. Од- нажды жених появился сильно выпивши и стал приставать к ней. Таня вернула ему кольцо и прогнала.

Затем она вернулась в Каменку. В это время у Давыдовых проживал учитель музыки Блюменфельд, красивый и приятный молодой человек. Поместье было большое. В пар- ке много укромных мест, а люди заняты своими делами. Следить за мо- лодыми людьми было почти невозможно. Моя тетка Татьяна Львовна полюбила Блюменфельда, и он ответил ей тем же. Я должна заметить, что Татьяна была очень красивой.

Однажды мои дед и бабушка обнаружили, что Татьяна беременна. Ее отправили в Париж, где она родила сына Георгия. Таня не могла вернуться в Камен- ку с незаконнорожденным ребенком, и старший из братьев Чайковских, Николай Ильич, усыновил и воспитал его. Георгий знал, что его настоя- щая мать Татьяна. На письменном столе у него всегда стоял ее портрет. Он учился в Москве и стал горным инженером, женился на очарователь- ной девушке, которая тоже была незаконнорожденной. У них появился свой ребенок.

После революции они эмигрировали в Италию, там и осе- ли. Георгий умер в Италии, а что стало с его сыном позднее, мне неиз- вестно. Татьяна приобрела привычку к морфию из-за болей, которые, по мне- нию моей матери, были скорее нервного порядка, нежели физические. Она стала наркоманкой, как и моя бабушка. После того как Татьяна уехала в Париж, чтобы там родить ребенка, она, кажется, решила больше никогда не встречаться с Блюменфельдом, но забыть его она не могла.

Он был ее единственной настоящей любо- вью. У нее появилась компаньонка, некая Элизабет Молас, полуиспанка, полунемка. Эта дама происходила из морской семьи и состояла в друж- Элизабет Молас у нас в семье ее звали Елизавета Михайловна или Миханечка оставалась с ней до конца. По возвращении в Петербург Татьяна вела замкнутый образ жизни. Од- нажды брат ее компаньон- ки, желая развлечь Татьяну, предложил поехать с ним на бал-маскарад.

В то время такие балы зимой в Москве и Петербурге вошли в моду. После некоторых колеба- ний Таня решилась ехать. Там моя тетя протанцевала один-два танца. Слу- Сергеевна с усыновленным Георгием Жоржем чился сердечный приступ. Ее понесли одну из боковых комнат, но не успели добраться до комнаты, как она уже была мертва. Много лет спустя Елизавета Михайловна, которая завершила свою жизнь с нами в доме моих родителей, доверительно рассказала мне, что ночью в их квартире раздался звонок.

Она пошла открыть дверь. Пе- ред ней стоял Блюменфельд. Он умолял впустить его, чтобы простить- ся с Татьяной. Миханечка сказала: «Я не могла отказать ему.

Ведь это был последний раз, когда он мог ее видеть, а он ее так сильно любил». Она впустила Блюменфельда в комнату, где находилось тело девушки, и оставила его там. Минут через пятнадцать он вышел, рыдая, и выбежал из дома. Вторая дочь Давыдовых, тетя Вера, вышла замуж за морского офицера Николая Римского-Корсакова, очень дальнего родственника композито- ра.

Ожидая второго ребенка, она заболела скоротечной чахоткой и умер- ла при родах. Тетя Тася, четвертая дочь Давыдовых, согласилась ухажи- вать за детьми Веры. Она также согласилась выйти замуж за их отца. Моя бабушка по отцу, царственная Надежда Филаретовна фон Мекк, была этим несколько огорчена. У нее были планы в отношении Таси.

Ей хо- телось эту племянницу Чайковского соединить с одним из своих сыно- вей. Но было хорошо, что заботу об осиротевших детях взяла на себя их собственная тетя. И как бы там ни было, мой отец сделал прекрасный выбор — женился на третьей сестре, на моей маме. У мамы было трое братьев — Дмитрий, Владимир и Юрий.

Дмитрий и Юрий приезжали к нам в имение. А Владимира, моего дядю Боба, я ви- дела всего два раза; и во второй раз, когда он был мертв. Дядя Боб был любимым племянником Петра Ильича Чайковского, обожаемым маль- чиком.

Он называл его «мой дорогой, несравненный, чудесный, идеаль- ный Бобик». Какая-то тайна окружала его. Когда мне было около шести лет, мама взяла меня в Каменку, что- бы показать старенькому дяде Николаю, сыну декабриста Василия. Там я также встретилась со всеми моими обожаемыми тетками, детьми Ва- силия и Сашеньки, родившимися в Сибири. Я знаю, что мы останавли- вались в каменском доме, но, к сожалению, не помню его, может быть, только темный проход между комнатами, и это все.

В один из прекрасных летних дней, как раз перед тем как накрыва- ли обед, меня попросили пройти через дорогу в большой сад. Дом моего деда стоял в стороне от сада. Между домом и большим садом пролегала дорога, ведущая в деревню. Меня предупредили, чтобы я осторожно пе- реходила через дорогу. Я пошла искать дядю Боба, который сидел и пи- сал картину в большом саду.

До этого я не была с ним зна- кома и немного побаивалась, поскольку по тону разгово- ров старших я почувство- вала, что в нем есть что-то особенное.

Но я вошла в сад, и так как сразу не нашла его, то крикнула. Помню, что, когда я вошла в ту часть сада, которая вся утопала в золо- том сиянии солнца, меня обуял страх.

Я услышала от- вет дяди Боба и наконец уви- дела двух молодых людей, сидящих на табуретах с кар- тинами перед ними. Оба пи- сали один и тот же пейзаж. Когда я подошла к дяде Бобу, меня поразила его красота, хотя я была еще ребенком. Я сказала ему, что обед готов. Только я собралась повер- нуться, чтобы пойти обратно, Николай Александрович Римский- застеснявшись перед красав- Корсаков, Ирина Николаевна, Вера Львовна цем дядей, как он остановил ур.

Фото — Сидят: Н. Давыдов, Ф. Кроуфорд, Ю. Стоят: К. Литке, А. Иславин, Д. Давыдов, В. В имении Давыдовых «Вербовка» меня и сказал: «Подожди минутку, взгляни-ка на наши картины и скажи мне, какая тебе нравится больше».

Даже если бы его картина была очень плохой, я все равно сказала бы, что она лучше, но мне и в самом деле больше понравилась его картина. Он был очень доволен и сказал: «Ну беги и передай, что мы идем. И спа- сибо, что ты пришла за нами». Я и сейчас вижу моего дядю и его друга со слегка иронической улыбкой на лице и прекрасно помню чувство страха, одолевшего меня в тот момент, когда я вошла в сад, утонувший в золо- том свете солнца.

Это и был единственный раз, когда я видела дядю Боба живым. На моей маме лежала ответственность утешать его и присматривать за ним в моменты его нервных припадков. Она рассказала мне, какой он был рассеянный, а также о его более поздней жизни, когда он стал взрос- лым, и обо всех чертах его характера. Это позволило мне почувствовать, Думаю, что для своей семьи он был человеком, которого лелеяли как-то особенно.

Второй и последний раз я увидела дядю Боба мертвым. Ему было трид- цать семь лет, когда он совершил самоубийство. Это произошло в году. Он жил в Клину в доме, который ему оставил дядя Петя. Полагаю, что частично причина его самоубийства состояла в следующем: как бра- тья Петр и Модест Чайковские, он не мог избавиться от гомосексуальных наклонностей и считал это постыдным. Когда мы получили телеграмму от Модеста, сообщающую, что Боб умер, мама немедленно решила ехать в Клин. Она взяла меня с собой.

Мне тогда было четырнадцать лет, и мама считала, что мне пора озна- комиться с печальными сторонами жизни и не бояться смерти. Итак, мы поехали вместе. В доме было очень тихо. Дядя Боб лежал на своей посте- ли в том крыле дома, которое было пристроено для него. Он выглядел спокойным и счастливым, несмотря на две пулевые раны в голове.

Мы похоронили его на следующий день около церкви танеевского имения. Мой старший дядя Николай пережил своего брата Петра. Когда он умер, то по завещанию Каменка перешла не семье моего деда, а сыну старшего брата. С той поры в доме воцарилась другая атмосфера. Преж- него очарования уже не стало. Там все еще жили Давыдовы, но, конечно, с приходом нового времени и молодого поколения все должно было из- мениться.

Прежде чем закончить рассказ о Каменке, я должна упомянуть еще об одной личности, проживавшей там, которая после долгих лет жизни с Давыдовыми переехала вместе с моим дядей Дмитрием в Вербовку — имение, оставленное ему дедом.

Эта личность — мисс Иствуд, англий- ская гувернантка, которая некоторое время давала уроки английского языка Петру Ильичу Чайковскому. Мисс Иствуд была выдающейся жен- щиной. Она стала подлинным членом семьи Давыдовых и очень часто руководила ими, считая их своими. Когда она постарела, то, бедняжка, стала ужасно уродливой. Я помню ее очень хорошо, так как, когда мне было десять лет, она приезжала пожить у нас в деревне.

Она прекрасно говорила по-английски и учила детей хорошему ан- глийскому языку. В конце своей жизни она влюбилась ей было восемь- десят лет. Объектом ее любви был один из помощников управляющего имением украинец по имени Чучупака. Впрочем, не так уж глупым, ибо он хорошо умел пользоваться положением. Все сбережения мисс Иствуд и всякие ее безделушки пере- кочевали в его карман. Мой дядя Дмитрий и его жена пытались удержать ее от столь глупого поведения, но она только сердилась.

В конце концов дядя уволил этого парня, и мисс Иствуд очень опечалилась. Дом в Каменке Чигиринский уезд Киевской губернии , где проживала семья Давыдовых Но милую мисс Иствуд следует вспоминать не за ее глупости в восьми- десятилетнем возрасте, а за то, что она сделала для семьи до этого. После того как мой дед потерял любимую Сашу, он был одинок и пе- чален.

Все другие члены его семьи переженились. Можно ли его винить за то, что он вторично женился? Тем более что его вторая жена не была посторонним лицом. Екатерина Николаевна Ольховская, кузина, моло- дая женщина, всего четырьмя годами старше моей мамы, очень любила моего деда еще со школьной скамьи и говорила, что ни за кого больше не выйдет замуж.

Пять лет они были счастливы вместе. Они вели тихую жизнь, и у них родился сын в тот же год, что и мой брат Аттал. Дед умер, заразившись кожной болезнью в грязном вагоне, когда воз- вращался из Киева в свое имение Вербовку. Тетя Катя больше не вышла замуж. Она умерла в Южной Африке, где после революции поселился ее сын.

К счастью, ко- пии оригинальных документов были сделаны одним немецким священ- ником4, который впоследствии по заказу брата моего отца Александра Карловича написал историю семьи Мекк. История начинается с внука Рейнгольда — Якоба. О юности и обра- зовании Якоба ничего не известно, но, вероятно, он был умным и куль- турным человеком, так как архиепископ Вильям Маргрейв Бранденбург- ский пригласил его в Ригу.

Это произошло еще до года. Он приехал в Ливонию в трудное время. Расположенные между Россией Ивана Гроз- ного и Польшей, в те времена могучей державой, Прибалтийские госу- дарства были ареной сражений, куда неоднократно вторгались сильные соседи, которые их разоряли.

Маленькие германские княжества также ссорились и воевали между собой и со скандинавскими королями из-за территорий Эстонии, Ливонии и Курляндии. В то время в Германии рас- пространялась реформация, находившая множество сторонников в При- балтийских государствах. Два религиозных ордена, тевтонские и ливон- ские рыцари, которые принесли этим странам христианство и государ- ственность, находились в состоянии упадка и беспомощности.

И в этой сложной ситуации оказался молодой Якоб, приехавший из Силезии. Это происходило в году, и пока Мекк был в Вильно, рус- ские войска численностью человек вторглись в Ливонию и по- дошли к Риге.

Слабые силы архиепископа, возглавляемые Провостом Фелькерзамом, были разбиты, а Провост погиб в бою. В Польше Мекку пришлось участвовать в переговорах, которые уже шли между королем Сигизмундом и лидером рыцарского ордена фон Кеттелером, который обещал королю полное подчинение Ливонии при условии, что король окажет помощь в борьбе против России и будут при- знаны притязания Кеттелера на княжество.

В этот критический момент Мекк, избранный главой ордена, сумел добиться мира между князьями. Однако было очевидно, что возможно только полное подчинение Ливонии Польше, и в ноябре года ар- хиепископ рижский, магистр ордена и ряд княжеств подписали договор с польским королем, кроме Риги, которая оставалась независимой еще двадцать лет.

Фон Мекк — Фраловские автор Мекк понимал, что Ливония могла бы остаться независимой, и ему надо было сделать выбор между Польшей, Россией и Швецией. Настало беспокойное для Ливонии время. Шли трудные переговоры с Польшей, Пруссией и герцогом Мекленбургским.

В отсутствие архие- пископа Вильяма большинство переговоров от имени своей страны вел Мекк. В феврале года Мекк получил от короля Польши патент на на- следственное владение укрепленным замком Зунцель с прилегающими фермами. Он был назначен кастеляном, или правителем самого важного района — Риги. Но он все еще переживал трудное время. Кастелян имел как законодательную, так и исполнительную власть.

Его подданные, осо- бенно граждане Риги и рыцарство, считали его защитником своих ин- тересов, а польский король и его представители рассматривали Мекка как агента в деле ополячивания страны.

Мекку надо было пускать в ход искусную дипломатию, чтобы лавировать между этими двумя направле- ниями. Вскоре после принятия реформации Мекк женился.

В году умер король Сигизмунд. В связи с выборами нового короля в Польше возникли беспорядки, которые захватили и Ливонию. Втор- В эти беспокойные и ответственные дни Мекк умер, оставив вдову и двоих маленьких детей. В течение следующих трех столетий потомки Якоба фон Мекка зани- мали важное положение среди ливонского дворянства и делили с ним все превратности жизни.

Последующие три поколения Мекков должны были выбирать между Швецией и Россией. Большинство из них верноподданно сражались за Швецию, с которой у Мекков были многие семейные связи. Однако по Ништадтскому миру года большая часть Ливонии ото- шла к России, и с тех пор Мекки служили России.

Мой прадед Оттон Адам фон Мекк был молодым кавалерийским офицером Ямбургского полка, когда шла битва при Прейсиш-Эйлау в году, а позднее участвовал в кампаниях и годов в России, Германии и Франции. В году он вышел в отставку в чине майора и женился на дочери бургомистра Миттау Давида Хаффенберга Вильгельмине.

В году он умер, оставив вдову с пятью малыми детьми и очень немного средств для жизни. К сча- стью, вдова была энергичная деловая женщина. Она добилась, чтобы ее старшего сына, Карла Оттона Георга Фридриха, бесплатно приняли каде- том в Императорский инженерный институт в Петербурге. Семнадцати- летний юноша, не владеющий русским языком, без копейки в кармане, один отправился из Миттау в свой институт, который блестяще окончил в двадцатилетнем возрасте.

Наполеон на поле битвы при Прейсиш-Эйлау. Антуан-Жан Гро Тем временем его мать не сиде- ла без дела. Мой дед Карл, которого по-рус- ски называли Карлом Федоровичем, был назначен инженером и инспек- тором строительства стратегических дорог в западной части России. Там он и встретился с моей бабушкой На- деждой Филаретовной Фраловской. В те времена был обычай приглашать на обед деловых людей и чиновников, проезжающих через владения живу- Надежда Филаретовна фон Мекк щих в этом районе людей.

Иногда эти — гости оставались и ночевать. Очевид- но, так случилось и с Карлом фон Мекком, когда во время своих инспек- ционных командировок он был приглашен Фраловскими погостить в их маленьком поместье в Смоленской губернии. Я думаю, что, после того как Карл познакомился с моей бабушкой, он использовал любую воз- можность, чтобы приехать снова. Он влюбился и сделал предложение, когда ей едва исполнилось пятнадцать лет, но получил отказ. На следу- ющий год он попытался снова. И наконец, когда ей минуло семнадцать, она дала согласие.

Они поженились и поселились в Рославле, одном из провинциальных городов Смоленской губернии. Инспектору платили мало. А дети пошли один за другим, и у бабуш- ки наступили тяжелые времена. Но несмотря на все, в доме был рояль, и лишь появлялась возможность, бабушка обращалась к музыке, которая помогала ей в трудные минуты. Что касается моего деда, то я полагаю, что он тоже любил музыку, но мне никто никогда об этом не говорил.

Когда дед познакомился со своей будущей женой, семья Фраловских постоянно жила в деревне. Хотя и небогатые, они были культурной семь- ей и большими любителями музыки. Я легко могу описать картину этого небольшого деревенского дома, удобного и теплого зимой, с мебелью восемнадцатого века очень вероятно, изготовлен- ной крепостными, которые жили в имении.

Там были большие из- разцовые печи. Уютные вечера зи- мой, когда снаружи завывал ветер и у стен дома скапливался снег. И была музыка.

Одного звали Филаретовны Александр, а имени другого6 я так и не узнала, и вообще ничего не знала о нем, пока значительно позднее не познакомилась в тюрьме с его дочерью. Надежда Филаретовна Фраловская, которая вышла замуж за Карла От- тона Георга Фридриха фон Мекка, в молодости была высокая и стройная девушка. Мама мне рассказывала, что у нее была царственная походка. Она была брюнеткой с огромными черными глазами.

На нем она выглядит привлекательной, задумчивой, грустной. Я мало знаю о ее образовании. То, что мне рассказывал отец, я забыла. Где она училась? Было ли это дома? Кто был ее учителем? Кто учил ее играть на фортепиано? Все это утеряно в прошлом. Когда что-то прини- мается как должное, как факт, считающийся очевидным, родители мало говорят об этом.

Когда мы появились на свет, бабушка из молодой, за- нятой нелегким трудом, постоянно беременной женщины превратилась в знатную даму. Она была богата и дарила всем нам чудесные подарки. Маленькими детьми мы выезжали за границу и гостили на ее виллах.

В те времена не осталось и следа от девушки, которая начинала свою жизнь в стесненных обстоятельствах и помогала мужу в его работе. Бабушка была амбициозной личностью. Она понимала, что ее муж достоин большего, чем простой инспектор железных дорог. Это были годы, когда в России строились железные дороги, и они оба понимали, что было бы не только интересно, но и выгодно обратиться к правитель- ству с предложением о заключении контракта на строительство.

Карл фон Мекк нашел партнера, некоего фон Дервиза7, который имел деньги, и они вместе построили в России несколько частных железных дорог. Дед строил железные дороги не только хорошо, но и гораздо дешев- ле, чем это делало государство. Строительство одного километра доро- ги государству обходилось в рублей. Мой дед строил километр дороги за 40 рублей. Постепенно он приобрел репутацию честного и надежного делового человека. Он стал миллионером. Дети у бабушки появлялись один за другим, но поначалу она была не только секретарем мужа, но и вела все дела в конторе.

Позднее Мекки переехали в Москву. Я мало знаю о своем деде. Знаю, что о нем говорили с большим уважением, но он умер, когда мой отец и его братья были еще совсем молодыми.

Не думаю, что у отца сложилась достаточно полная картина о нем. Он, конечно, был поглощен делом, и руководство семьей и домашним хозяйством полностью ложилось на его жену. Процветание пришло к Меккам ко времени рождения моего отца, на которого они смотрели как на счастливого ребенка и не могли пред- видеть, какая судьба выпадет на его долю.

Он был без суда расстрелян большевиками. Вначале у бабушки появились на свет две дочери. Выполняя почти всю конторскую работу мужа, бабушка поручала каждой из старших дочерей заботиться об одном из мальчиков. Мой отец был отдан под присмотр тете Саше — Александре Карловне, которая впоследствии вышла замуж за графа Беннигсена. Будущая графиня обладала тяжелым характером и была еще более властной, чем ее мать. Если у моей бабушки недостава- ло чувства юмора, то у тети Саши его не было вовсе.

Не было у нее ни ума, ни интереса к искусствам. А чувство юмора она считала неприличным и неподходящим для дамы. Свою мать она ненавидела. Но моего отца любила, и, вероятно, он был единственным человеком в мире, который мог заставить ее пойти против своей воли и желаний.

Своих детей она любила, но тоже каким-то властным образом. Сыновьям удавалось из- бегать ее давления, но над дочерьми она имела абсолютную власть. Тетя Саша, графиня Беннигсен, была, казалось, одним из злых духов в семье моей бабушки Надежды Филаретовны фон Мекк. Мой дед Карл Федорович фон Мекк был не только способным ин- женером, но и блестящим организатором и, как я уже говорила ранее, 7 Сын этого Дервиза купил на выставке в Париже в году большой орган и подарил его Москов- ской консерватории, где он находится и поныне.

Постепенно он создал громадное состояние. Внача- ле он купил большой дом в Москве, затем приобрел Браилово, огромное поместье в Бессарабии8, где гостем бывал Чайковский. Семья, выезжая куда-либо, почти всегда пользовалась персональным железнодорожным вагоном.

Одним словом, жизнь для детей семьи фон Мекк была царским существовани- ем. Девочки получили прекрасное образование дома, а мальчиков от- правляли в Петербург в училище правоведения. С какой стороны ни посмотреть, Мекки были счастли- выми людьми. Так думали все. И я полагаю, что многие годы так оно Карл Федорович фон Мекк — и было на самом деле, ибо от отца Дворец в поместье Браилов 8 Автор ошибается, Браилово находится на Украине Винницкая область.

Чтобы понять более поздние события, не следует забывать, что моя бабушка вышла замуж, когда ей едва исполнилось семнадцать лет, и я очень сомневаюсь в ее чувствах к человеку, которого она приняла.

Она дважды отказывала ему и, конечно, не питала страстной любви, которая приходит в более зрелом возрасте.

• Дворец Александра 1 Таганрог
• Расписание Автобуса 530 Каменск Уральский Екатеринбург
• Автобус Новосибирск Камень На Оби
• Харьков Каменец Подольский Поезд
• Расстояние От Усть Каменогорска До Астаны